Выпили еще по рюмке. Родион стал конкретизировать свои выводы:
— Если такие, как Черненко — две извилины в голове, начинают командовать в ЦК, что ты хочешь? И такие, как я, там уже не нужны. Смущаем! Так что Африка для меня, Петя, — почетная ссылка сроком не менее чем на четыре года.
— Чем же это кончится?
— Не знаю. Сталинщина выгодна номенклатуре. Уж коли уселся на теплое место, так и сиди пожизненно. Но Сталин ленивых за жопу брал. И этим был неудобен. Нынешний не берет. Сам бездельничает и другим позволяет. Кончится это плохо. Проспят они царствие небесное, как пить дать, проспят. И Сталин им по большому счету уже не нужен. Но его принцип: «Не пущать!», «Не сметь!», «Не рассуждать!» вполне сгодится.
Не прибавила оптимизма и встреча с Мировым. С ним Петру удалось встретиться за день до отлета из Москвы.
Миров сообщил, что ему все надоело, он не может больше терпеть интриг мелких людишек, строящих жизнь во имя карьеры и готовых на любые подлости. К тому же ему внезапно закрыли выезд за границу. И он решил оставить работу в АПН, заняться сочинением книг, тем более что у него вышла из печати одна и была на подходе другая.
— А почему закрыли выездную визу? — спросил Серко. — Мне говорили, что ты возвратился с Кубы на коне и должность имеешь ответственную.
— А почему вообще вокруг столько безобразия? — ответил Миров вопросом на вопрос, но, чуть подумав, сказал: — Тут может быть одна из трех, а то и все три причины вместе взятые. Первая. Мои бывшие коллеги, а двое из дружков стали генералами и хозяйничают как раз в контрразведке, решили меня наказать за уход из ПГУ. Вторая. Кто-то из моих новых коллег из зависти настучал. На подлые выдумки мы мастаки, нас не хватает на вдумчивые, серьезные дела. Третья. Сработала общая тенденция зажима тех, кто может делать что-то толковое, нужное, что подчеркивает непривлекательность серости. А серость прет из всех щелей! Возможна и четвертая причина. Бывшим коллегам искренне показалось, что я могу драпануть из их рая. В «раю» я им мешаю, а удеру — их зависть задушит.
Серко вспомнил Акапулько, акваланги, бывшего майора Расплетина, но ничего не сказал, а Миров продолжил:
— Эти люди слепы! Их предшественники, делавшие революцию и побеждавшие Гитлера, жили идеями. А эти живут инстинктами. Диву даешься, как таких породил советский строй. Но по большому счету, этот строй им больше не нужен. Они взяли от него все, что могли. И готовы продать за понюшку табака. За жирную пищу и личный комфорт.
— Что же теперь делать?
— Жить. Жизнь, брат, у нас одна. Другой не будет. Держись, Петр. Ты честный мужик. Ты для них — бельмо на глазу.