Однако ставить в известность хозяина страны Леонида Брежнева об этих преступлениях его подельников Андропов не решался. Он знал, что не получит поддержки от Брежнева, который сам коллекционировал подношения: подарочные «мерседесы», «паккарды», «пежо», «роллс-ройсы», «даймлеры» и «альфа-ромео», бесценные ружья, крупные бриллианты, изумруды, рубины. И уж совсем не мог рассчитывать на такую поддержку от других членов Политбюро. Ведь все они попали на первые посты в партии и стране не благодаря талантам и заслугам, а благодаря кумовству, приятельству, откровенному пресмыкательству перед власть имущими.
Между тем кругом звенели победные фанфары, которыми руководил льстиво-вкрадчивый чиновник-бюрократ, секретарь ЦК партии по идеологии Михаил Суслов. Если Брежнев переселил в Москву более 170 своих родственников, Щелоков — 89 душ, то Суслов привез из родной деревни 120 сородичей. Так поступали все сильные мира Советского социалистического государства. Вновь испеченные «князья» ловили момент! Беспринципные вахлаки и чинодралы, они не чурались жить на всю катушку. Родичи Суслова, например, хорошо знали, что Брежнев пришел в неописуемый восторг от идеи Суслова стать автором, а потом и Ленинским лауреатом сразу трех книг: «Малая земля», «Возрождение» и «Целина», которые будут написаны за него группой «хороших московских писателей».
В ожидании этих рукописей и миллионных тиражей — отсюда, соответственно, и мешка денег — Брежнев благодушествовал. И потому, когда Андропов доложил о том, что просматривается опасная тенденция к образованию подпольной экономики на базе государственной и сращиванию преступных структур с партийными и государственными руководителями разных рангов, хозяин Советского Союза, как плохой и нерадивый владыка, недовольно прошамкал: «Не надо раскачивать лодку! Обобщения — опасны… Нужно разбираться с отдельными случаями. Делать выводы — преждевременно. Не надо травмировать аппарат. Пусть аппарат работает спокойно…».
Петр много думал о Чугуеве. Дядя, если судить по письмам, которые он посылал на московский адрес племянника, заведомо зная, что получит ответ раз в четыре, а то и пять лет, очевидно доживал последние годы. «Как живется людям в Чугуеве, ежели в столице так плохо?» — спрашивал себя, бродя по Москве, полковник Серко.
Хлеб стали выпекать в столице — хуже не придумаешь. И само количество хлеба насущного заметно поубавилось. Падение талантов ощущалось даже в том, как изготавливались вывески. Однажды он зашел — не где-нибудь, а в центре, на проспекте Маркса — в общественный туалет, которым пользовались и иностранные туристы. И нервы его так расшалились, что он не смог сделать то, что хотел. Решил перекусить и на Кропоткинской зашел в столовую. Увидев липкие подносы, а за столиком в углу пьяного мужика, Серко с глубокой тоскою в сердце пошел домой, размышляя. «Рыба гниет с головы. Жирует номенклатура, а народ пьет горькую. Господи, что же происходит на родине».