Щелкунов так удивился, что даже перестал жевать.
– Тю! Зачем он тебе?
– Да я тут узнал одного, – нервно ответил Деревянко, потирая мочку уха. – В нашей группе. Только меня сомнение брало, понимаешь? А теперь я уверен. Он не тот, за кого себя выдает. Совсем не тот. И он тут явно неспроста…
– Ну ты даешь! – только и мог сказать Щелкунов. – Ладно, иди, если хочешь…
– И пойду! – решительно объявил Деревянко.
– Ну иди!
– Пойду! Эй, мужик… сколько с меня?
Он рассчитался с немолодым усатым официантом и удалился, возле выхода едва не врезавшись в столик.
– Не многовато ему? – спросил официант с сомнением, принимая деньги от Щелкунова.
– В самый раз, – хмыкнул реквизитор.
На свежем воздухе Деревянко почувствовал себя увереннее и неспешно зашагал вперед. Обдумав свое положение, он решил, что зря тянул столько времени. Давно уже надо было дать знать куда следует о том, что…
На узкой безлюдной улочке его нагнал Щелкунов.
– Проводить тебя до угрозыска? – спросил реквизитор.
– Зачем? – удивился Деревянко.
– Ну мало ли, – каким-то странным тоном ответил Тимофей и, неожиданно выхватив откуда-то острый нож, одним отточенным движением снизу вверх вогнал лезвие собеседнику под сердце.
Саша даже вскрикнуть не успел.
Свободной рукой Щелкунов придержал его и, видя, что взгляд Деревянко обессмыслился, извлек нож и отпустил помощника оператора. Тот ничком повалился на землю.
– Лежи и не кашляй, – напутствовал его Щелкунов, вытерев лезвие ножа об одежду убитого.
Затем реквизитор огляделся, убедился, что никто его не видел, спрятал нож, засунул руки в карманы и, насвистывая себе под нос, с независимым видом проследовал к выходу из переулка.
…И грезить, будто жизнь сама
Встает во всем шампанском блеске
В мурлыкающем нежно треске
Мигающего cinema!
Александр Блок
В тот день Варвара Дмитриевна Лукомская вернулась домой в ажитации.
В жизни Варвары Дмитриевны оставалось не так уж много радостей. Ей было чуть меньше шестидесяти, но выглядела она на все семьдесят пять. Она носила пенсне на черном шнурке, порицала современную моду (да, вы не ошиблись: именно она на набережной, наблюдая за съемками фильмы, строго осудила платье Лёки) и ни за что на свете не согласилась бы остричь волосы, которые укладывала на затылке в пышный узел. Она была очень худа, и хотя гимназисткой не любила иностранные языки, ныне предпочитала изъясняться по-французски с людьми своего круга – точнее, с теми из них, кто еще оставался в Ялте.
До империалистической войны Лукомская была скромной супругой репортера газеты «Русская Ривьера», который слыл либералом и отчаянно ругал царя, а также местного градоначальника – генерала Думбадзе