Территориальная экспансия не вызывала сколько-нибудь серьезных возражений — точно так же, как и сопутствующие ей ограничения во внутренней жизни. Общество представляло (желало представлять) себя единой семьей во главе с отцом-императором, который одновременно являлся и главнокомандующим. Находясь в рамках такой семьи-государства, японцы демонстрировали такую степень послушания, которой не смогли достичь ни нацистская Германия, ни коммунистический Советский Союз. Японцы с энтузиазмом втоптали ростки разномыслия в землю, приняли тоталитаризм и империализм с чувством облегчения. Лозунг эпохи «Сто миллионов сердец бьются, как одно» был воспринят с пугающей буквальностью. В результате эти сердца вошли в резонанс и привели к саморазрушению государственного организма.
В течение многих веков японцы вели сверхоседлый образ жизни и имели крайне ограниченный исторический опыт освоения дальнего пространства и непосредственных контактов с не-японцами. Это привело к развитию «близорукости» — невозможности адекватно оценивать свои возможности в другом пространстве. Только при таком оптическом изъяне могло случиться так, что страна ввергла себя в войну на огромных просторах против сил коалиции, которые многократно превосходили мощь Японии.
И это притом что война в Китае находилась в самом разгаре. Но первые быстрые победы вскружили голову Японии, тяготы военного времени переживались легко, людские жертвы казались оправданными. Однако довольно скоро война против Америки, Англии и их союзников приняла совсем другой оборот: число жертв росло, кольцо «стратегической обороны» превращалось в удавку. Не в силах одержать победу над врагом, японец превращал войну в борьбу с самим собой и все больше задумывался о достойной смерти. Культ героя все больше отдавал некрофильством. Крайним случаем такого отношения к жизни и смерти являются камикадзе. Японский тоталитаризм редко казнил своих политических оппонентов дома, его дискурс предполагал смерть своих сторонников на фронте.
От японца требовались повиновение, способность преодолевать тяготы. От него требовалось сделать «все возможное». При этом эффективность действий стояла на втором месте. Социализация японца проводилась с таким расчетом, чтобы он «правильно» вел себя. Для этого он должен был зазубрить бесконечное количество инструкций, его телесное поведение представляло собой набор фиксированных поз и действий, что находило свое соответствие в традиционной концепции «церемониальности» поведения. Церемониальность — это прежде всего фиксированность одежды, речевого поведения и жестов, на что указывало множество книг (как средневековых, так и современных), посвященных правилам хорошего тона. Церемониальность — это то, что отделяет культуру от варварства. Поэтому-то и вся армейская жизнь воспринималась обществом не столько как ограничитель индивидуальности и свободы, сколько как приближение к культурности. Чем больше правил поведения, тем больше и запас культурности. Церемониал — это ограничения, налагаемые на поведение человека некоей высшей внешней силой. В жизни воина она реализуется с помощью бесконечных инструкций, какими японская армия была особенно богата даже по сравнению с другими армиями мира. В самом начале руководства для солдата фиксируются ситуации, когда он должен был отвешивать самые разные виды поклонов. Таких ситуаций составитель руководства насчитывает 49 (Хэйэй кара 1926: 9–34)!