Проскрипели полозья. Шаги удалялись…
Сотник вышел во двор, когда сани с покойником и плетущаяся за ними Арина скрылись из виду. Фонарем осветил конюшню. Пусто. Ничего лишнего не видно. Все же взял метлу и подмел затоптанное место: нельзя, чтобы что-то осталось от покойника, — конь не пойдет в конюшню, хоть засеки его насмерть. Коней пришлось пока поставить в сарае, приспособленном для дров и угля. Другой конюшни — не отыскать. Здесь вообще редки хозяйственные постройки: шахтерня в поле не работает, привыкла жить на то, что дают за упряжку в шахте. Земли вокруг — глазом не охватить. Можно было бы что-то и распахать. Но куда им еще пахать? Выбираются из шахты — на ногах едва стоят. Каторжная работа.
Коваленко понимал, что значит тяжелая работа. Он только не мог понять, как они, богом и судьбой обиженные, обносившиеся до срамоты, крикливые и вздорные, могли замахнуться на то, чтоб работу поделить поровну и шахтное дело перестроить по-своему. Чего может добиться такая голь без хозяина? Скорее всего, их одолевает страсть неимущих: у нас нет — ни у кого не должно быть, земля не наша — пусть будет общая, а значит — ничья, шахта — тоже ничья, все — ничье! Он загорался ненавистью к тем, кто выступал против собственности, и свято верил, что «свои люди», «земляки», «единоверцы», «люди одной крови» способны отстоять собственность от посягательств неспособных иметь и неспособных добывать имущество.
Коваленко вышел во двор, вычистил метлу в снегу от мусора. Вернулся в конюшню, поставил ее на место. При-светил фонарем — не пропало ли чего. Кажется, все цело — уздечки, седла на месте, вилы, грабли…
Он решил запереть конюшню до утра.
Увезли покойника.
Пусть будет как будет…
Мелкие хозяйственные заботы немного отвлекли его от раздумий о случае с Григорием Сутоловым. Командованию он доложит как надо. А шахтерня — черт с ней — пускай судит по-своему…
Возясь с замком, он вдруг услышал шаги и испугался — не вернулись ли с санями?
— Кто идет?
Перед глазами вырос Вишняков:
-Я, председатель Совета…
Коваленко растерялся от неожиданности. С первого дня появления варты в поселке между ними установилось — не ходить друг к другу. Коваленко действовал согласно приказу: «В переговоры с Советом не вступать, местной власти не признавать, но и не выступать против нее с военной силой». Возможность всякой встречи с Вишняковым он отвергал, хотя и знал его хорошо с четырнадцатого года, когда они попали в драгунский имени короля датского Христиана полк, а потом, в феврале 1917 года, вместе служили в Персии в составе экспедиционного корпуса генерала Баратова. Старую фронтовую жизнь вспоминать нечего: она умерла в несогласиях и спорах на солдатских митингах, где Вишняков защищал большевистскую программу, а он, Коваленко, примкнул к полковнику Чирве, требовавшему «свободы Украины без кадетов, большевиков и скрытого царского угнетения трудового селянства».