– Она мать умершего мальчика.
– Адам умер?…
– Нет, старший.
– Вот как… Послушай, никакого отношения та история к вашему расследованию не имеет. – Маэва убрала блокнот в ящик стола и помедлила, явно подбирая слова. Все считают, что стоит только упомянуть Елену, как у меня сразу срыв, агрессия и неадекватные реакции. Год с того случая прошел, никак забыть не могут. – Елена долго занималась с Адамом, прогресса не было. Она решила, причина в брате, что тот младшего тайком от родителей изощренно доводит. Вывод озвучила его матери. Получился конфликт со всеми вытекающими последствиями. Я запретила Елене лезть в это, и извинилась перед Шанталь.
– Ты?
– Дорман попросил уладить вопрос, я уладила.
Уладила… Адам остался один на один со своим братцем, который превратился в полного отморозка. Зато никаких конфликтов.
Вдох, выдох, кивок – он же на прощание. За дверью вжималась в диван Хлоя, лампочки на потолке светили раздражающе ярко. Извилистый коридор, два поворота, узкая комната с круглым диваном, стопкой пепельниц на столе и окном во всю стену. После первой сигареты стало легче, но четвертая была лишней. Впрочем, думалось с ней лучше. Спокойнее.
Несмотря на более чем мирный и уступчивый характер, Елена могла быть и другой. Иногда, в качестве исключения. Такое уже случалось, на моей памяти – дважды.
Пара встреч в библиотеке, несколько – на факультете, и ее курсовую я изучил от и до. Приезжать в Лозанну по идее стало незачем, но поездки реже не стали. Елена говорила очень тихо, постоянно краснела, и на людях смущалась даже за руку держаться. Словно была вообще не отсюда, и ее случайно машиной времени занесло. Мягкие жесты, улыбки и свитера. Совсем несладкие яблоки, которые она грызла, когда волновалась, а волновалась часто. Увлечение чтением каких угодно букв, в том числе с вывесок, афиш и объявлений, делало ее осведомленной обо всех мероприятиях в округе. Парки, театры, музеи – Елене хотелось побывать везде, но непременно со мной, потому что «иначе неинтересно». В клубы тоже ходили, но реже, поскольку все неизменно заканчивалось одинаково – она пряталась где-нибудь в укромном углу, или подбивала уйти, дыша мне в ухо и сокрушаясь, что мешает «веселиться».
Через год Елена приехала в Женеву на каникулы, с намерением обойти местные парки и познакомить меня с папой, который «всегда страшно занят, и живет как раз здесь». Встреча в ресторане обещала быть скучной формальностью. Вышло иначе. Оказалось, что с папой мы… знакомы. Леон Дорман сидел напротив, терзая вилкой стейк, и от былого одобрения, с которым он на меня смотрел на совещаниях, не осталось и следа. Елена удивлялась: «Надо же, как тесен мир – вы вместе работаете». Тесен. Мне и в голову не могло прийти, что она имеет какое-то отношение к Дорману, даже фамилия не настораживала – не настолько редкая. А о фонде мы не говорили, к слову не пришлось. Потом, в офисе, недовольный папа вежливо намекнул, что девушек вокруг много, а дочь у него одна. Нечего ей делать рядом с эсперами и личностями с ними связанными, включая сотрудников Совета, и знать о чем-либо. Следующий разговор был менее вежливым, последний – за гранью деловой этики.