- Тьфу ты, чёрт! Пропади ты пропадом! - разобиделся не на шутку истопник, сообразив, наконец, что его разыграли. - С бабой свяжешься, сам станешь бабой!
- Опечатка, - заметила строго Женька. - Не с бабой, а с девкой...
- А, одна хвороба: не переспоришь! - отмахнулся от неё истопник и повернулся ко мне морщинистым, тёмным лицом, сощурился выцветшими голубыми глазами: - Вы, оторвы, с моё поживите, а тады уж галгачьте! Я на этой, считай, на третьей войне! И ничего. Жив!
Я сидела в одной нижней рубахе, прислонясь боком к бревенчатой теплой стене, и молча разглядывала отсветы пламени: голубые на брошенном грязном бельё и розовые и жёлтые на руках и на сене. Мне было абсолютно всё равно, за что дед получил георгия. Это Женьке доставляет удовольствие его дразнить, а мне наплевать. Но слова старика о том, что он на этой, на третьей по счету войне - и жив, заставили и меня обернуться.
«Вот так! Ты на третьей - и жив! - подумала я. - Какое же это тебе привалило чертовское счастье! Вот это я понимаю, умение ползать! Ну, ну, расскажи теперь, расскажи, поделись со мной опытом, как это ты падал и целехоньким поднимался... И как желал смерти ближнему, а не себе...»
Я взглянула на старика. Он сидел на корточках перед печкой, самодовольно распустив замшелую, как у коня, в грубых волосках, нижнюю губу, и глядел на огонь.
- Значит, дело не в том, сколько ты врагов уничтожил, а как сам сумел уцелеть? - Я вскочила с лавки. - Ах ты шкура! Ловчило! Плевать я хотела на тех, кто хочет за счет других уцелеть!
Я бросила Женьке полушубок, потом один сапог и другой.
- Кончай лясы точить! Пора ехать...
- Не волнуйся, - успокоила меня Женька. - Успеем. Да, дед! - благодушно пропела она, притопывая ногой и проверяя, хорошо ли наделся сапог. - Беда как с тобой задержались... И рады бы век растабаривать, да ничего не поделаешь... Надо ехать. А хочешь, дед, с нами поедем, а?!
Но дед вдруг так дико попятился, выставляя вперёд свои чёрные, костлявые руки, что мы обе, не сдерживаясь, с хохотом выскочили из предбанника на улицу, на свежий, начинающий холодеть воздух ранних сумерек.
С саней оглянулись: старик остался стоять на облитом помоями бугре, перед баней, ошалелый, надутый, с обиженным, красным лицом.
Женька весело махнула ему вожжами:
- Прощай, Георгий Победоносец! Держи хвост морковкой! Не дрейфь! На что ты нам, старый хрен, нужен?!
Дед - наш друг. Мы с Женькой его очень любим. Но не зря он не хочет в отряд. Жизнь у нас там не легкая.