– Не боишься, Степан Дмитриевич? А то ведь, не ровён час…
– Поздно уже бояться в мои-то годы. Чёрную собаку добела не отмоешь.
– Ладно, Степан Дмитриевич. Сам напросился.
Дымобыков что-то подщёлкнул снизу на приборе-мыслеопределителе, поводил коробочкой с аппаратом возле головы скульптора, потом с ехидной улыбкой сунул прибор циферблатом к его лицу. Стрелка ткнулась в чёрную половину.
– Ну вот. – Степан Дмитриевич развёл руками.
– Кайся, товарищ лауреат, яко на духу кайся, открывай мне все свои прегрешения, вольные и невольные, – вещал Дымобыков поповским басом, а сам радовался, как школьник, подшутивший над учителем на виду у класса и оставшийся безнаказанным.
– Каюсь, грешен, – отвечал в том же тоне ему Степан, но без улыбки, а как-то скучно.
Впрочем, скука пряталась у скульптора в бороде и не лезла на глаза собеседнику, давно уже не позволял себе Степан Дмитриевич чувства выставлять напоказ.
– Мне тут звонили из Салехарда, трудный был разговор, тяжёлый, обстановка в районе складывается тревожная, это ладно, это тебя не касается. Но зачем-то интересовались твоей персоной. Что, мол, товарищ Рза? Как здоровье, как поживает? Не съехал ещё, работает? В райотделе так просто про здоровье не спрашивают. Что думаешь по этому поводу? Не согрешил ли, часом, а, Степан Дмитриевич? Смотри у меня, у нас с этим делом строго! – шутливо пригрозил Тимофей Васильевич, а у самого во взгляде мелькнула нехорошая тень.
В сердце у Степана Дмитриевича ёкнуло. Он-то хорошо понимал, что значат эти звоночки, от них-то он и подался на вольные параллели Сибири под охрану сторожевых вышек.
– А приборчик – это пустое. – Дымобыков потряс коробочкой и убрал её с глаз долой. – Приборчик этот ловушка для дурачков. Я же сам внизу пальцем стрелку куда надо верчу. Хочу – на чёрное, хочу – на белое, но на белое ставить неинтересно, на белом человека не видно.
Дело шло, мраморный комдив оживал, как Галатея, только мужского пола. Изваяние получалось величественным, и не только за счёт наград. Особое величие придавал намеренно завышенный рост, комдив как бы вставал на носки и вглядывался в смутное будущее, выискивая в нём глазами проблески зари коммунизма. Так объяснил художник свой замысел замполиту дивизии, посетившему его мастерскую. Полковник был дружелюбен, спрашивал о том и об этом, тоже поинтересовался ботинками, что-то пошутил про Америку, сказал, что однажды мылся в походной американской ванне, но русская баня лучше. А ушёл – пожал руку скульптору и пожелал ему успехов в работе.
Степан Дмитриевич сидел за столом, отдыхая после художнических трудов. Мраморная пыль на полу искрилась в потоке света, льющегося через открытую дверь, тёплый воздух наполнял мастерскую запахами летнего дня. Среди прочего добра на столе лежала толстая картонная папка, насквозь пропитанная конторской пылью.