– Конец нашим, – прошептал водитель.
– Не говори ерунду, – отозвался я. – Окопались хорошо. А страшно только прямое попадание, так что потери будут, но не большие. Наверное, мой мигарь добивают, гады… Вот что, оставь меня там дальше, на перекрёстке, я остановлю попутную машину, а ты давай обратно. Раненые там точно будут, и все машины на счету, чтобы увезти их в госпиталь.
– Есть, – козырнул тот.
Мы вернулись в машину и доехали до перекрёстка. Я выгрузился с вещами, и ГАЗ-64 на предельной скорости, которую позволяло развить качество дороги, попы-лил обратно. А штурмовики, закончив своё дело, улетали, лишь за одним тянулась тонкая струйка дыма. Видимо, зенитчики на аэродроме постарались. Закинув парашют на плечо, подотчётное имущество, я направился с дороги подальше в поле. Как-то мне не хотелось по земле ехать в Горький. По железке тоже можно, но немцы мост разбомбили, чем сильно усложнили нашим переброску резервов и боеприпасов. У меня есть У-2 в запасе, его и использую. Для наших тылов – самый предпочтительный самолёт, и пусть на дозаправку придётся садиться, но доберусь уже сегодня. Да и не привлечёт он внимания, сколько тут таких летает…
Найдя неплохое место, я достал самолёт, проверил его, в порядке и заправлен, запустил двигатель и, забравшись в кабину, поднял машину в воздух. Двигаясь метрах в двухстах от поверхности земли, я полетел в сторону Горького. Да уж, после скоростного МиГа пересаживаться на эту тарахтелку… тяжело. Будто на месте стою. Снова привыкать нужно. Часам к двенадцати я сел на дозаправку, заодно поел, использовал одно из тех готовых блюд, которые заранее сготовил, и оно ещё горячее. И полетел дальше, к трём часам оказавшись над нашим аэродромом. Сделав круг, я пошёл на посадку. С вышки явно с удивлением наблюдали за моим появлением, по полётному расписанию никакого связного самолёта тут не должно быть. Я же, совершив посадку, докатил до укрытия, где раньше стояла моя машина, и заглушил двигатель. Посмотрев в сторону выглядывающих из соседнего укрытия механиков, где был и Никита, я поднял на лоб очки и, снимая шлемофон, крикнул:
– Во, Никита, принимай аппарат, махнул не глядя!
Тот узнал меня, подскочив, взобрался на крыло, помог вылезти, забрав парашют, тюк комбинезона и шлемофон. Помогая мне спуститься, спросил:
– А где мигарь, командир?
– А МиГ, Никита, тю-тю. – И, поздоровавшись с подошедшим Светловым и парнями, пояснил: – Обратно летел, десять мессеров подстерегли, утянул их на высоту и там принял бой. Думал, на высоте отсидеться и уйти, не дали. Шестерых я в землю вогнал, ещё один с дымом уходил, истребители Егорьева перехватили, ещё двое ушли. Так что машина за себя отомстила. А при посадке сложилось правое шасси, и машина скапотировала, разрушаясь. В ней потом больше двухсот пробоин нашли, немцы хорошо стреляют. Представляете, моя фуражка и трость, которые в кабине лежали, прострелены, вся кабина – в решето, а на мне ни царапинки. Я их тому полку подарил, думал, на удачу, оказалось – нет. Мы отъехали от расположения всего на пару километров, как на них штурмовики обрушились. Машин двадцать работало. Судя по дымам на земле, потери есть. Вот такие дела.