— Ты не объелся ли грибов, твое величество? — буркнул Дойл. — Если эти девушки не угодили тебе — посади любую из них в крепость или отруби головы всем троим. Но меня в вечного их экзекутора превращать не надо.
— Жаль, что ты так думаешь — тебя не сложно полюбить, особенно если ты дашь себе труд немного придержать свой ядовитый язык. И я выбрал тебе самых красивых и самых богатых невест страны. Не нравятся они — возьми любую другую. Я беспокоюсь за тебя, Торден, и…
— Беспокойся о короне, стране и о зачатии своего наследника, — прервал его Дойл. — Хочешь женить меня, чтобы породниться с кем-то из милордов — не проблема, но уговаривать меня поменять образ жизни и начать вдруг восторгаться цветочками и милыми мордашками не стоит.
Эйрих вздохнул и заметил:
— Тяжело с тобой бывает. Нет, меня не интересуют связи с милордами, по крайней мере сейчас. Так что, если хочешь, можешь оставаться угрюмым холостяком и спать в холодной постели.
— Премного благодарен, — хмыкнул Дойл, а король взял в руки кубок и поднял его. Все разговоры затихли, все глаза тут же устремились на короля.
Тот начал обычную свою речь — о процветании страны, о доблести воинов и о светлом будущем. Эйрих был, надо признать, превосходным оратором. Банальную тему он превращал в интересную, его речь лилась почти музыкальным потоком, и внимали ему не только из-за его сана, но и из-за силы его слов. Дойл был устойчив к его красноречию, поэтому перестал слушать почти сразу же, тратя время на более полезное занятие — изучение гостей, сидящих слишком близко. Потом подозвал стоящего у двери начальника замковой стражи Файнса и указал ему на милорда Хилля. На мгновение на лице верного вояки появилось недоумение, которое мгновенно сменилось осознанием своей оплошности.
Не привлекая лишнего внимания, Файнс приблизился к Хиллю и наклонился к нему. Содержания их разговора никому не было слышно, но внимательный глаз Дойла уловил несколько движений — милорд послушно отцепил от пояса и передал стражнику кинжал.
Еще пять лет назад на королевском пиру было принято появляться со своим лучшим оружием — милорды и рыцари не только приходили на прием к королю, но еще и хвастались друг другу вооружением. Для Дойла, еще не слишком уверенно чувствующего себя в роли добровольного охранителя королевского спокойствия, каждый прием становился испытанием: глаза разбегались, от необходимости следить за каждым ножом и мечом начинала зверски болеть голова.
Решение было простым и очевидным — он, пользуясь королевской поддержкой, просто запретил приходить ко двору вооруженными. Нельзя сказать, что милорды встретили это нововведение с радостью, но Дойл считал, что готов терпеть их кислые лица, если это позволит ему уберечь короля от удара в спину, а себя — от лишних седых волос (лукавство, конечно — седых волос он еще не нажил).