Она широко призывно улыбнулась, демонстрируя полный набор здоровых белых зубов, и вдруг побледнела — Дойл пошевельнулся, и его горб стал заметен.
— Ваше высочество, — пробормотала она невнятно.
— Милорд Дойл, — поправил он. — Это более чем достаточно. Особенно для постели.
Отработанным движением она потянула за ленту на корсаже, и лиф платья сполз вниз, сбившись некрасивым комом на талии и обнажив полные груди с темными вершинами сосков. Широкие плечи и эти груди отчетливо выдавали в девице простолюдинку. Профессия избавила ее от необходимости пахать и сеять, но кровь брала свое.
Почти безразлично Дойл стянул с себя рубаху, бросил на девицу короткий взгляд и невольно почувствовал, что отвращение в глазах его возбуждает. Так было не всегда. Раньше — он хорошо помнил — все желание пропадало начисто, едва он улавливал этот оттенок омерзения в женских глазах.
— Поверь, — сказал он спокойно, — мое уродство никак не влияет на то, что у меня в штанах.
Девица разделась окончательно, а Дойл понял, что так и не спросил ее имени — но, в конечном счете, оно его совершенно не интересовало.
Она была скучна, скучнее Святейшей книги. Но она была живой, двигалась, пахла женщиной, ее глаза — такие же скучные, как она сама, — на какой-то миг подернулись пленкой и увлажнились и даже стали похожи на другие — зеленые и как будто светящиеся изнутри.
Одевался Дойл в одиночестве — девица получила лишнюю монету за труды и была выставлена за дверь. Кажется, он подзабыл, почему прекратил посещать заведения, подобные дому мадам Зи — потому что его начало тошнить от этих девиц и баб, которыми можно было пользоваться так же, как пользуются кубками, когда хотят пить.
Пожалуй, только однажды он встречал женщину, которая воистину продавала наслаждение — брала дорого, но отдавала больше. Ее привели к нему в последние месяцы войны в одном из гарнизонов под столицей Остеррада. И хотя у нее был на скуле лиловый синяк, а роскошные темно-каштановые волосы были опалены огнем, она держалась с таким достоинством, которому могла бы позавидовать королева. Ее привели как пленницу, а она только дернула бровью и назвала цену за свои услуги.
— В противном случае, уважаемый синьор, — заявила она, — можете сношаться хоть со мной, хоть вот с тем кувшином — уверяю вас, разницы не заметите.
Он швырнул ей кошель с золотом, а наутро всерьез задумался о том, чтобы забрать с собой после окончания войны. Не забрал — в тот же день ее насквозь проткнуло случайной стрелой.
Дойл мотнул головой, подтянул к себе сапог, но не надел и растянулся на кровати. Теперь, когда напряжение в паху не отвлекало, он мог серьезно подумать о том, что произошло накануне — и о том, что делать дальше.