Тим собрал пустые тарелки со стола и сложил их в раковину. Светлана молчала, погружённая в свои мысли. Он тоже молчал, пока мыл посуду. Ему казалось, что на сегодня исповедь окончена, что Светлана уже выдохлась и продолжения не будет. Однако, когда Тим закрутил ревущий кран и снова присел к столу напротив неё, она подала голос.
— В декабре Даню забрали в армию, — коротко сказала Светлана, пряча за сухостью своего тона реальные мысли и чувства по этому поводу. — А пару месяцев спустя в ашхабадской «учебке» ему и другим новобранцам объявили, что отныне они — добровольцы, воины-интернационалисты… и отправили в Афганистан.
Тим щёлкнул выключателем, погасив лампочку. Ночь закончилась. За окном медленно занимался рассвет…
Проводы состоялись в Речном.
Дина Наумовна с опухшими от слёз глазами накрыла в гостиной большой стол, приготовив самые любимые блюда сына — ведь теперь целых два года он будет лишён возможности ими лакомиться. Пришли Данины приятели и бывшие одноклассники, а также друзья дома и соседи. Света была тут же, на подхвате — мыла скопившуюся грязную посуду и помогала расставлять чистые тарелки. Она изо всех сил старалась занять себя заботами по хозяйству, чтобы не начать реветь на глазах у гостей и не расстраивать призывника. Даня, немного выпивший по такому поводу, то и дело утаскивал её из кухни и, прижав в каком-нибудь укромном закутке — в прихожей за ворохом чужих шуб или в тесной ванной — исступлённо целовал, словно впрок, на два года вперёд. Данины родители и гости, случайно натыкаясь на них, деликатно делали вид, что ничего не замечают, и торопились прошмыгнуть мимо, понимающе посмеиваясь.
— Данечка… как же я одна… — задыхаясь, шептала Света в коротких промежутках между поцелуями. — Я не смогу без тебя!
— Я люблю тебя, Светлячок… моя маленькая, моя самая лучшая девочка на свете… — отзывался он, вновь и вновь ища её губы своими. Горький был вкус у этих поцелуев…
Всё происходящее казалось Свете каким-то вязким, мутным сном. Она так и не смогла окончательно примириться с тем, что это реальность: и шум многочисленных голосов, и наряженная к Новому году ёлка в углу гостиной, такая нелепая и неуместная сейчас, и звон рюмок, и пожелания Дане, «чтоб служилось легко и спокойно», и беспрерывно играющая из магнитофона музыка…
— Письма нежные очень мне нужны,
Я их выучу наизусть.
Через две зимы, через две весны
Отслужу, как надо, и вернусь…[3] Ощущение дурного сна только усилилось, когда в прихожей незваной гостьей возникла Шурик. Глядя на перекошенное лицо Даниной мамы, растерянное — самого Дани, и испуганное — Светы, она лишь звонко расхохоталась.