— Итак, господа, на этом закончим, — канцлер вышел из задумчивости и весь подобрался. — Нам всем есть о чём подумать, а что-либо решать мы не имеем сейчас необходимости. Может быть, через некоторое время мы вернёмся к этому разговору, — сказал канцлер и еле слышно добавил: — А, может быть, уже и не вернёмся.
— Господин магистр, а что делать мне? — спросил Ариэль.
— Ты хотел жениться? Так женись. Потом зайдёшь ко мне, и мы решим, где ты продолжишь свою службу.
* * *
Из дворца Ариэль так же бешено поскакал через весь город к Иоланде. Теперь у него был смысл торопиться — так хотелось хоть на несколько минут сократить свою разлуку с любимой. Прохожие шарахались от него, но никто, конечно, не обижался, все прекрасно понимали, что, если рыцарь несётся куда-то, как безумный, значит так надо. Ариэль соскочил с коня у ворот, ведущих во двор дома Иоланды, распахнул ворота и влетел во двор.
Она стояла посреди двора — прекрасная, хрупкая, неземная. Её тонкие руки были опущены, но он видел, что они готовы взметнуться ему на встречу. А на лице её отражались и тревога, и счастье. Иоланда не проронила ни звука, и он тоже не мог ничего сказать. Их разделяло шагов десять, но он достиг её в три шага и заключил в объятия, хотя до свадьбы это не принято было делать, но им — можно, мелькнуло в сознании Ариэля.
Они стояли, обнявшись, может быть, минут пять, а может быть, целый час, позднее никто из них не смог бы сказать, сколько. Потом Иоланда прошептала ему на ухо:
— Когда наша свадьба?
— Через неделю, — прошептал он.
* * *
Череда дней, промелькнувших до свадьбы, была странной смесью из ощущений единства и разлада. Утром Ариэль скакал к Иоланде, и они, счастливые, просто сидели рядом, глядя друг другу в глаза. Слегка кружилась голова, слова были совершенно не нужны, оба чувствовали, что их души сливаются в одну. Это было потрясающее чувство восстановления гармонии бытия. Потом Ариэль шёл гулять по городу, всегда только один, и вот тут начинался разлад. Он хотел заново открыть для себя Бибрик, увидеть его глазами внешнего человека, по-новому оценить совершенство столицы царства и её обитателей на фоне несовершенства внешнего мира. Но получилось что-то совсем другое. Он смотрел на белокаменные дворцы, на изящные мосты, на прекрасные деревья в городских парках, и вся эта красота почему-то его… оскорбляла. Всё это совершенство, раньше бывшее его родным миром, теперь казалось ему каким-то стерильным, нарочито безупречным, искусственным, а потому глупым и ненужным. Он перестал чувствовать жизнь в этой изысканной красоте. Это был мир после победы добра над злом, чистоты над грязью, праведности над пороком. Это был мир, лишённый внутренних противоречий, в нём не было динамики, не было борьбы. Это был мир, в котором нет и не может быть победы. Ведь победа давно одержана. Причём — вовсе не теми людьми, которые населяют этот мир сейчас. Они, счастливчики, никогда ни с чем не боролись, они не знают, что такое соблазны и страсти, их души чисты, потому что в этом мире при всём желании невозможно запачкаться.