— Согласен, — кивнул Ариэль. — Когда выступаем?
— Сегодня ночью. Сейчас всем отдыхать.
Стратоник командовал так уверенно и продуманно, что Ариэль не видел никакого смысла вмешиваться. Его даже радовало, что он оказался под началом прирождённого война. Он понимал, что ему ещё придётся сказать своё слово, даже независимо от того, захочет он этого или нет. Но сейчас был час Стратоника.
Перед тем, как отправиться отдыхать, Ариэль зашёл в лазарет. Иоланда делала перевязку раненному в плечо рыцарю. Её руки мелькали так ловко и уверенно, что он невольно залюбовался. Рыцарь стиснул зубы, на его лице выступили капли пота, он, видимо, с трудом удерживался от крика, перевязка была очень болезненной. Иоланда как будто не обращала внимания на то, что причиняет раненному боль, но Ариэль чувствовал, что это не так. Она очень старалась не причинять лишней боли, но неизбежную боль причиняла без размышлений. Настоящая сестра милосердия. Сколько страданий вдруг неожиданно на неё обрушилось, а ведь она была всего лишь простодушной поклонницей красоты, но сейчас держала себя так, словно всю жизнь готовилась к этому ужасу.
Иоланда закончила перевязку, они вышли на улицу.
— Сегодня ночью выступаем, — тихо сказал Ариэль. — У вас будет много работы.
— Не забывай молиться обо мне, — Иоланда нежно коснулась кончиками пальцев его груди.
Жена напомнила ему о том, что было для него самым важным. Она просила его молитв не ради себя, а ради него. Ариэль почувствовал, что сейчас им не надо больше ни о чём говорить и спросил:
— Где Перегрин?
— Сейчас позову.
Когда из лазарета вынырнул Перегрин, который выглядел бесконечно уставшим, Ариэль спросил без предисловий:
— Ты идёшь с нами или остаёшься в лазарете?
Перегрин опустил глаза, его лицо исказилось так, как будто он вдруг почувствовал сильную боль. Некоторое время он молчал, потом с трудом выдавил из себя:
— Скажи, Ариэль, неужели возможно убивать ради Христа?
— Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что невозможно. А от меня ты что хочешь услышать?
— Ариэль, ты глубокий человек и прекрасно понимаешь, что я не нуждаюсь в самооправдании, и не имею необходимости в том, чтобы ты своим веским словом меня успокоил. Если я скажу тебе, что я не трус, это прозвучит, наверное, фальшиво. Но дело и правда не в трусости, а в том, что я перестал что-либо понимать.
— Ты хочешь моего совета? А ты лучше дай совет мне. Идти ли мне в бой, чтобы убивать, резать, рубить головы, выпускать кишки, не обращая внимания на мольбы о пощаде? Или вместо этого мне лучше взять Иоланду и скрыться вместе с ней где-нибудь на краю земли, где мне не придётся никого убивать? Какой из этих двух вариантов кажется тебе достойным доброго христианина?