— Видимо, это на каких-то конкретных примерах проще пронаблюдать. Вот, скажем, Проценко, командир дивизии. Что он украинец, что он вспоминает родной Киев, характер его речи, характер обращения с людьми — это все взято по воспоминаниям и отчасти по записям разговоров с Утвенко, командиром 33-й дивизии, которого я встречал тогда не в Сталинграде, а за Волгой. Дивизия только что вышла из боев и переформировывалась. От нее осталось человек двести или что-то около этого. Утвенко обо всем этом рассказывал, и у меня в блокнотах сохранились довольно подробные записи. Потом, когда Утвенко уже командовал корпусом, я снова был у него, близко его узнал. Уже задним числом узнал, не там, не в Сталинграде. Многое узнал именно в последующем, — там-то, вначале, я видел его накоротке. Все это вошло в книгу.
Или, скажем, солдат Конюхов проходит через «Дни и ночи». Я не раз видел, конечно, старых солдат. Но такого именно солдата встретил на Южном фронте весной. Я и фамилию ему оставил Конюков.
— Одну букву только в фамилии изменили.
— Да, одну букву. Он даже обнаружился потом, я с ним переписку после этого имел. Для книги я его с Южного фронта, так сказать, притащил в Сталинград. Или лейтенант Масленников. Отчасти прототип какой-то у него есть. В Сталинграде я встретил очень славного мальчика, лейтенанта Семашко, племянника первого советского наркома здравоохранения. Он был начальником штаба в батальоне Ткаленко, занимавшем оборону в районе тракторного завода. Я написал его отношения с командиром батальона так, как их почувствовал, увидел. Командир батальона был достоин любви и уважения. Это был очень боевой человек. И душевно сильный. А Семашко был совсем юный лейтенант, мальчик. И он привязан был к Ткаленко, влюблен в него, такой благородный, храбрый, хороший. Прекрасный был начальник штаба батальона. Но я его погубил в «Днях и ночах». На самом же деле он там, в Сталинграде, остался жив. А погиб под Смоленском в сорок третьем году.
Что касается любовной линии Аня — Сабуров, то начало ее связано с какими-то записями, которые потом пропали. Такое начало было реально в реальной жизни. В Эльтоне, где мы высаживались, я встретил женщину,— с этого начинаются «Дни и ночи»,— которая рассказывала о том, как горел Сталинград. «Может быть, вы увидите там мою дочь,— говорила она мне.— Вот моя фамилия (уж не помню, как была ее фамилия). В самом деле, может, вы увидите, тогда скажите, что я жива. Мы жили вот на такой-то улице. Правда, там все сгорело, но, может быть, вы ее там увидите. Вы, наверное, увидите!» Была у этой женщины какая-то зацепка в жизни, надежда на то, что дочь не погибла и что ее увидят. На меня это сильное впечатление произвело. И видимо, от этого потянуло вывести в повести и дочь.