— Хорошо, я подумаю, — пробормотала Лана, сдерживая зевоту.
— Ну а теперь иди спать. Уже поздно. Подъем обычно в половине седьмого, а уроки начинаются в восемь. Но завтра утром можешь встать попозже.
— Да нет, я встану в полседьмого.
— Но… сейчас уже третий час.
— Не важно. Вряд ли я смогу уснуть.
Девушка медленно пошла в свою комнату, обдумывая слова Лео. Вдруг на ум ей пришла фраза Виктора Гюго: «Сегодня первый день моей оставшейся жизни». Она давно сделала это высказывание своим кредо, перестав надеяться на лучшее, выбрав ее среди стольких других цитат, красивых, но бесполезных.
Сегодня эти слова обрели подлинный смысл.
Завуч смотрел на Дилана с нескрываемым удовольствием. Вне всяких сомнений, новичок был в восторге от первых дней, проведенных в Академии. Живой взгляд подростка излучал восхищение, одного этого вполне хватало, чтобы оправдать все их с Антоном усилия, затраченные на организацию Института.
— Как прошли первые дни? — спросил Лео.
— Все было… замечательно.
— Что тебе понравилось больше всего?
— Да нет такого. То есть я хотел сказать, что все было одинаково здорово… ну там… уроки, праздник, ребята… вообще… обстановка.
Старичок закивал головой в знак удовлетворения.
— Я… и правда могу здесь остаться? — спросил паренек, внезапно чем-то обеспокоенный.
— Ну, разумеется.
— А как же… отец…
— Не волнуйся. Мы сделаем все необходимое, чтобы он больше к тебе не приблизился.
— Вы его поколотите? — спросил он, смущенный. — Или… убьете?
Лео расхохотался.
— Нет, Дилан. Устранение — это крайняя мера, а мы не убийцы. Мы предложим ему отказаться от родительских прав. В таком случае ты будешь сам решать свою судьбу.
— Нет, он ни за что не согласится.
— Непременно согласится. То, чему он тебя подвергал, уголовно наказуемо.
Дилан опустил голову.
— Даже если и за дело?
Лео нахмурил брови.
— Думаешь, ты это заслужил?
— Уверен.
— Что ты совершил, чтобы он мог с тобой так обращаться?
— Я не знаю, вернее, не помню. Скорее всего, это случилось очень давно и было настолько серьезным, что отец сильно рассердился.
— Ничто не может оправдать его поступков, мальчик мой. Какова бы ни была вина сына, отец не вправе так себя вести. А на мой взгляд, твоей вины и вовсе нет.
— Тогда почему он меня все время наказывал?
— Мы пока не знаем, но скоро выясним.
— И как?
— Пусть тебя не волнует, каким образом мы это сделаем. Но, узнав правду, мы тебе сообщим.
Это обещание взволновало подростка.
— А если правда мне не понравится?
— Любая правда, даже неприятная, все-таки лучше, чем червь сомнения, который тебя все время гложет.