В четверть седьмого она вышла из подъезда своего дома, и сердце мое сжалось: впервые увидев ее издали, я был потрясен, я не мог предположить, что она столь хрупка и миниатюрна, даже уже и не школьница, а почти Дюймовочка, девочка из давно написанной сказки, чудесный эльф в серенькой шапочке и коротеньком черном плаще, идущий ко мне по Гороховскому переулку.
— Здравствуйте! — её голосок, мальчишеский, грубовато-очаровательный, который я не спутаю ни с каким другим, который звучал в телефонной трубке всю эту нелепую, проклятую, резиново тянущуюся неделю, чуть не сведшую меня с ума, неделю нашей мучительной, идиотской невстречи.
Мои руки тянутся к ней, прикасаются, трогают, держат. Я хочу убедиться, что она не призрак, не голограмма в громко мнущемся плаще.
— Здравствуйте, — повторяет она, наклоняя голову и исподлобья глядя на меня чудесными зелено-серыми глазами. — Что же вы молчите?
А я молчу. И улыбаюсь как идиот.
— Долго ждать изволили?
Я радостно-отрицательно мотаю головой.
— А я невозможно зашиваюсь с хуманиорой. — Скосив глаза в заваленный мусором переулок, она поправляет шарфик. — Ума не приложу, что делать. Токмо третьего дня раздать пособия соизволили наши храпаидолы. Представляете?
Прелесть моя, ничего и никого я не представляю, кроме тебя.
— Правда долго ожидали? — она строго морщит тончайшие брови.
— Вовсе нет, — произношу, словно учусь говорить.
— Пойдемте, подышим кислородом. — Она вцепляется в мой рукав своей маленькой рукой, тащит за собой. — Ваша ответчица — полная байчи[2], не знаю, я звоню ей, говорю определенно: прошу передать ему, что я не в завязи, наша с мамой умница намедни опять скисла, вроде простая просьба ведь, правда? А она мне: милочка, мне некому это передать. Господи, твоя воля, а красную занозу воткнуть зело трудно?! Юйван[3]! Вот вредина! Накажите ее!
— Накажу непременно.
Иду рядом с моей прелестью как зомби.
Она держится за мою руку, полусапожки цокают по асфальту, крошат подмороженные с ночи лужицы. Жаль, что на ней сейчас не форма, а цивильное. В форме она еще очаровательней. В форме на школьной площадке я ее и увидел впервые. Стоя в мелом очерченном круге, девочки играли в свою любимую игру. Полетел вверх красный мяч, выкрикнули ее имя. Она бросилась, но не поймала сразу, мяч ударился об асфальт, отскочил, она схватила его, прижав к коричневой форменной груди со значком «ВЗ»[4], выкрикнула: «Штандер!» И разбежавшиеся школьницы замерли, парализованные строгим немецким словом. Она метнула мяч в долговязую подругу, попала ей в голову, заставив громко-недовольно ойкнуть, и прыснула, зажав рот ладошкой, и полуприсела на прелестных ногах, и закачала очаровательной, оплетенной косою головкой, бормоча что-то извинительное, борясь со своим дивным смехом…