В закутах табунами —
малые всевозможных размеров. Толпятся, грегочут так, что смеяться хочется.
Рассмеялся Ваня, глядя на табунчик маленьких чубарых лошадок, — уж больно смешны! Сами беленькие да в темных пятнышках, словно кто на них краской брызнул. Штук сорок в закуте сбились, грегочут, глазки как черная смородина, скалят зубки крошечные на хозяина. А тот, здоровый, толстый, стоит руки скрестив да покуривает важно, словно это и не его табун.
— Почем табунок торгуешь, дядя? — Ваня спрашивает.
— Полтораста, — не глядя лошадник отвечает.
— Эка! — Ваня языком прищелкнул.
Стоит таких денег табунок чубарый, как же. Пошел Ваня дальше. Гудит ярмарка вовсю, несмотря на ранний час. Торгуются, бьются об заклад, топорщат маковки. Лошадей кругом — прорва! А после малых и большие завиднелись. Битюги! Высятся, один огромней другого. Которые в два человечьих роста, а которые и поболе. Стоят спокойные, ухом не ведут, а вокруг люди суетятся, торгуют их. Битюгам и дела нет до людишек! Словно и не про них речь — торгуйте нас, а мы вас в упор не видим.
Глянул Ваня дальше и обмер — самую большую лошадь ярмарки увидал. Битюг соловый с дом трехэтажный. И стоит как дом, не пошевелится. Грива рыжая, сам как туча полуденная, ножищи косматые, бабки в два обхвата. Сидят голуби да вороны у него на спине, как на крыше. Подошел Ваня, рот раскрымши, задрал голову, шапка с головы свалилась.
А битюг фыркнул ноздрями так, что из ушей у него воробьи стайками повылетали. Вздохнул грудью широченной, перднул как из пушки да и отвалил котях такой, что на пяти тачках зараз не увезти.
Поднял свою шапку Ваня, поклонился битюгу в пояс:
— Слава тебе, богатырский конь!
Тут и лошарик в коробе заржал: про меня не забывай. И верно — дело в первую очередь. Пошел Ваня место искать и нашел быстро, там, где лошариков торгуют. Заплатил двугривенный киргизу смотрящему, встал, открыл короб, помолился про себя: «Пошлите, святые Фрол и Лавр, покупателя скорого».
И повезло Ване — и получаса не прошло, как подошел перекупщик деловой, сам весь в золоте, в шелку-парче, с тремя умницами, из башки гвоздь теллуровый торчит. Сторговались за десятку вместе с коробом. Перекрестился Ваня, десятку в шапку спрятал. Думает, куплю сейчас жене платок живородящий, детям сладостей, мамаше пастилы, да и ворочусь к себе в Апрелевку. Пошел через ярмарку к метро, а тут прямо по пути — харчевня. Красивая, новая, богатая. А над крыльцом картинка живая, огромная — красномордый половой рукой на стол показывает, подмигивает, зазывает: «Сделал дело — гуляй смело!» А на столе… аж слюнки потекли: ветчина пластится, пироги румянятся, огурчики зеленеют, квас в кувшине стынет, водка в графинчике потеет, а посередке — гусь жареный дымится!