Валерий покосился на незнакомца и, несколько озадаченный поведением капуанца, перевел разговор в иное русло:
— Впрочем, Гай, даже если мой боец проиграет, я в накладе не останусь. Ведь сегодняшние бои назначены в честь нашего великолепного триумфатора, Квинта. — С этими словами тучный ланиста кивнул на главную трибуну. Там, заняв почетное место по правую руку от прокуратора, восседал осанистый мужчина с орлиным взором и профилем настоящего аристократа. Он был облачен в золоченый нагрудник и белый плащ, заколотый на плече изумрудной фибулой. По-военному коротко остриженную голову украшал лавровый венок победителя.
— Вот он, Квинт Осторий Скапула, префект претория, — продолжал Валерий, — славный военачальник. Одержал в Северной Фракии несколько побед, которые принесли в нашу провинцию мир и покой, а также немало трофеев и рабов-горцев, хе-хе. За это его удостоили триумфа, пусть не такого пышного, какие устраивают в Риме, но всё же посмотреть есть на что. Говорят, Квинт приходится каким-то дальним родственником самому Цезарю Августу. Что ж, это неудивительно: он так же, как Император, благороден, победоносен и беспощаден к варварам, — толстяк лукаво подмигнул собеседнику. — Так что, думаю, фракийская кровь, красиво пролитая на песок арены, хорошенько развлечет нашего героя, и за это он, несомненно, будет признателен мне. Ну а признательность отпрыска рода Цезарей, сам понимаешь, штука полезная. Так что я не буду в обиде, если вдруг твой боец окажется сильнее, дружище Гай.
— А ты всё не меняешься, старый лис. Нигде своего не упустишь, — усмехнулся капуанец и поднял кубок с фалернским в честь своего соперника. Толстяк ответил тем же.
* * *
Время шло. Отгремела общая схватка, оросили своей кровью песок арены попытавшие счастья с дикими хищниками бестиарии, под шумный рев толпы прошли поединки гопломахов с самнитами, затем — мирмиллонов с ретиариями. И вот настал час главного боя нынешних празднеств — единоборства чемпиона Капуи Неистребимого с новым фаворитом публики Тримонтиума, Бессом-Фракийцем.
Под гул толпы и вой римских труб Бесс вышел на песок. Его клинок для боев на арене — длинный меч-ксифос с обоюдоострым листообразным лезвием — покоился сейчас в ножнах за спиной, подвешенных на двух кожаных ремнях, что крест-накрест перехватили обнаженную грудь. Из одежды на фракийце была лишь набедренная повязка; из доспехов — пара широких медных браслетов на запястьях. Ни щит, ни шлем не входили в его гладиаторское снаряжение.
Бесс посмотрел себе под ноги: песок уже стал красным от пролитой за день крови. Холодными глазами воин обвел вопящие трибуны, искаженные животным восторгом лица, одурманенные кровью глаза, раззявленные в едином неистовом крике рты… Люди, которые считают себя цивилизованнее и благороднее всех прочих народов, обитающих за пределами их Империи! В такие моменты он, пленный варвар и раб, чувствовал себя выше любого из них. Он всеми порами тела ощущал, как жадно ловят их взоры каждый его шаг, каждое движение. Как их уста выкрикивают его имя. Понимал, что пока он на арене, эти люди целиком и полностью принадлежат ему. Пьянел от осознания собственной власти над ними… и даже тогда не переставал презирать этих развращенных и жестоких зевак, забавы ради превративших жизнь и смерть в игру, в жестокое и потешное зрелище. Здесь и сейчас в них было меньше человеческого, чем в ком-либо ином. Даже чем в тех, кто убивал и умирал перед ними на арене. Бесс вспомнил гладиаторскую легенду о Спартаке-освободителе, о восстании воинов арены и их мести римским поработителям. В сердце варвара горела та же мечта, и в голове уже созревал отчаянный план…