Выходит Посоха на крыльцо: губищи раскатаны, чуть слюна не капает, глаза осовелые, уд свой багровый, натруженный никак в ширинку не заправит. Стоит раскорякой, оправляется. Из-под кафтана книжка вываливается. Поднимаю. Открываю — «Заветные сказки». Читаю зачин вступительный:
«В те стародавние времена на Руси Святой ножей не было, посему мужики говядину хуями разрубали».
А книжонка — зачитана до дыр, замусолена, чуть сало со страниц не капает.
— Что ж ты читаешь, охальник? — шлепаю Посоху книгой по лбу. — Батя увидит — из опричнины турнет тебя!
— Прости, Комяга, бес попутал, — бормочет Посоха.
— По ножу ходишь, дура! Это ж похабень крамольная. За такие книжки Печатный Приказ чистили. Ты там ее подцепил?
— Меня в ту пору в опричнине еще не было. У воеводы того самого в доме и притырил. Нечистый в бок толкнул.
— Пойми, дурак, мы же охранная стая. Должны ум держать в холоде, а сердце в чистоте.
— Понимаю, понимаю… — Посоха скучающе чешет под шапкой свои чернявые волосы.
— Государь ведь слов бранных не терпит.
— Знаю.
— А знаешь — сожги книгу похабную.
— Сожгу, Комяга, вот те крест… — он размашисто крестится, пряча книжку.
Выходят Нагул и Охлоп. Покуда дверь за ними затворяется, слышу стоны вдовы столбового.
— Хороша стервь! — Охлоп сплевывает, заламывает на затылок мурмолку.
— Не укатают ее до смерти? — спрашиваю, гася окурок о скамью.
— Не, не должны… — широколицый улыбчивый Нагул сморкается в кем-то любовно расшитый белый платок.
Вскоре появляется Зябель. После круговухи он всегда взволнован и многословен. Зябель, как и я, с высшим образованием, университетский.
— Все-таки как славно сокрушать врагов России! — бормочет он, доставая пачку «Родины» без фильтра. — Чингисхан говорил, что самое большое удовольствие на свете — побеждать врагов, разорять их имущество, ездить на их лошадях и любить их жен. Мудрый был человек!
В пачку «Родины» лезут пальцы Нагула, Охлопа и Зябеля. Достаю свое огниво фасонное, холодного огня, даю им прикурить:
— Что-то вы все на чертово зелье подсели. Знаете, что табак навеки проклят на семи камнях святых?
— Знаем, Комяга, — усмехается Нагул, затягиваясь.
— Сатане кадите, опричники. Дьявол научил людей курить табак, дабы люди воскурения делали ему. Каждая сигарета — фимиам во славу нечистого.
— А мне один расстрига говорил: кто курит табачок, тот Христов мужичок, — возражает Охлоп.
— А у нас в полку сотник повторял всегда: «Копченое мясо дольше хранится», — вздыхает Посоха и тоже берет сигарету.
— Дураки вы стоеросовые! Государь наш не курит, — говорю им. — Батя тоже бросил. Надо и нам чистоту легких блюсти. И уст.