Доктор радостно кивнул.
В Старом Посаде Перхуша был всего дважды: на свадьбе у Матрены Хапиловой и с брательником, купившим здесь двух поросят у одного старика Авдея Семеныча по кличке Жопник. Но это было осенью и весной, а не в зимнюю метель. Старый Посад Перхуше понравился: всего девять дворов, а все справные, достаточные. Старопосадские промышляли резьбой, топтаньем и противовесами. И луга у них были отличные, Перхуша с брательником и поросятами обратно ехали лугами, потому как большак по весне развезло. Старопосадские луга тогда поразили Перхушу своей гладью и широтой.
А теперь они все были под снегом.
Самокат полз по равнине. Перхуша вспомнил, что перед Посадом сначала была не то липовая, не то дубовая рощица.
«Как покажется — так и Посад сразу. Там стукнемся к кому-нибудь обогреться. Часок посидим да и тронемся. Тут уж недалеча…»#— думал Перхуша.
Лошади, почуяв селенье, пошли резвей, несмотря на то, что дорогу стало заметать и она вскоре скрылась под снегом.
«Надо будет переобуться сразу…»#— доктор шевелил в сапогах мокрыми пальцами ног, уже начавшими замерзать.
—#Щас тут роща, а там и Посад,#— приободрил Перхуша доктора, глянув на него.
Доктор выглядел совсем уставшим: нос с пенсне смешно торчал из его заснеженной, сгорбленной на сиденье фигуры.
«Как снежная баба…#— устало усмехнулся про себя Перхуша.#— Подустал слон. Ишь, как ему с погодкой-то неповезло…»
Они ползли, ползли по белой, клубящейся пустыни, а рощи все не было и не было.
«Неуж и тут ошибся?»#— думал Перхуша, тараща слипающиеся от усталости глаза и вглядываясь в метель.
Наконец впереди показалась роща.
—#Слава Богу…#— рассмеялся Перхуша.
Они подъехали. Деревья рощи были большими, старыми. Перхуша же помнил совсем молоденькую рощицу с первыми майскими листочками.
«Не могли они так быстро подрасти…»#— протер глаза Перхуша.
И вдруг различил под деревьями крест. Потом другой, третий. Они подъехали ближе. Крестов стало больше. Они торчали из снега.
—#Господи, это ж кладбище…#— выдохнул Перхуша, натягивая вожжи.
—#Кладбище?#— стал яростно протирать пенсне доктор.
—#Кладбище,#— повторил Перхуша, спешиваясь.
—#А где ж село?#— пробормотал доктор, пялясь на покосившиеся кресты, вокруг которых словно в насмешку плясала и завивалась метель.
—#Чаво?#— согнулся от ветра Перхуша.
—#Где село?!#— закричал доктор с ненавистью к метели, кладбищу, к дураку и ротозею Перхуше невесть куда заехавшему, к своим мокрым, мерзнущим в сапогах пальцам ног, к тяжелому, облепленному снегом пихору, к дурацкому самокату с дурацкой расписной спинкой и дурацкими карликовыми лошадьми в дурацком фанерном капоре, к проклятой эпидемии, занесенной в Россию какими-то сволочами из далекой, богом забытой и ни одному русскому человеку к чертям собачьим не нужной Боливии, к ученому проходимцу и резонеру Зильберштейну, выехавшему раньше на почтовых и не подумавшему о коллеге, докторе Гарине, а озабоченному только своей карьерой, к этой бесконечной дороге, окруженной сонными сугробами, со зловеще струящейся поверху змеей-поземкой, к этому беспросветному серому небу, худому, как решето, глупой, лыбящейся масляннороже, лузгающей семечки на завалинке бабы, небу, беспрестанно и беспрерывно сеющему, сеющему и сеющему эти проклятые снежные хлопья.