— Что с ним? — Граф тихо плакал, ничего не говоря.
Это взбесило меня.
— Я. Спросила. Что. С ним? Какого черта? — Бешенство накатывало неконтролируемо. Меня затрясло. Да пропади вы пропадом с вашей чувствительностью и сентиментальностью. Я тут чуть коньки не отбросила, а он в загадки играет.
— Умирает, — тихо прошелестел граф.
— От чего? — Мой вопрос прозвучал деловито.
Он выпрямился в кресле и отвечал уже внятно:
— Ранение. Можно было вытянуть, но он не хочет жить.
— Он в сознании?
— Не всегда.
— Где он?
— Здесь, рядом. Тут — в соседней комнате.
Я попыталась встать, но ноги лежали ватными тюками, а рука, которой я пыталась опереться на постель, подламывалась.
— Помогите.
Мне осторожно попытались помочь сесть. Я психанула: — Несите, неужели не понятно? Вы что, не видите что я, как мешок с… опилками?
Один из служащих без раздумий подхватил меня и понес к двери. Второй открывал дверь и придерживал ее. Графа я не видела. Моя пижама со слониками на груди и обоих коленях, видимо, впечатлила носильщика. Он постоянно косился на левого слона. Мы вошли в соседнюю дверь. Мужчина держал меня на руках, став так, чтобы мне было видно кровать, а на ней — Ромэра, лежащего с закрытыми глазами.
— Кладите.
Меня немедленно стали опускать на пол. Твою ж дивизию!
— К нему. Туда. На кровать.
Без пререканий меня уложили возле больного.
— Выйдите. Все. Немедленно.
Меня потряхивало. Ну нельзя же быть такими тупыми!
Дверь тихо закрылась. Мы остались одни. Вся моя смелость и решительность куда-то девалась. Я тихонько, едва дыша, провела еще тяжелой дрожащей ладонью по его исхудавшему лицу. По колючим щекам, по лбу. Обвела пальцем контур жесткого рта, тронула ресницы, брови. Придвинулась и, наклонившись, стала легонько целовать — висок, скулу, подбородок. Прикоснулась губами к уголку рта, закрыв глаза и замирая от нахлынувших эмоций. Слегка отстранившись, открыла глаза и встретилась с его взглядом. Улыбнулась и тихо сказала:
— Это я. Прекращай это. Ты будешь жить. Я что, зря мучилась?
В ответ он так же тихо выдохнул: — Ты.
Я проверила, как действуют мои конечности и с трудом села удобнее, чтобы мне хорошо было видно его, а ему — меня. Он смотрел мне в лицо, шаря по нему взглядом, как я губами недавно. Опустил взгляд на пижаму. Я посмотрела туда же.
— Я нынче не голышом. Ты можешь говорить, или тебе трудно? Как тебя угораздило? И почему не хочешь лечиться? Ты еще хочешь жениться на мне? Или я погорячилась?
— Хочу.
— Тогда я зову врача, тьфу — лекаря. Они тут — за дверью.
— Не уходи.
— Нет, я тут посижу — проконтролирую, что с тобой будут делать. А то они какие-то странные — собирались меня класть на пол, а не к тебе. Надо же додуматься. Я сама только вычухалась, то есть — пришла в себя… Нужно следить за своей речью. Ты меня поправляй, если что — для адаптации нужно время. Ты почему все время молчишь? Тебе плохо? Срочно позвать? Лекарь!