Сначала мы просто шли рядом и почти не разговаривали. Я чувствовала неловкость за то, как выкинула их с Тарусом из дома… Как будто и правильно, но… Юраса-то за что? Он молчал тогда. Отчего сейчас неловко было ему — знал только он один. Может, потому молчал и сейчас, только спросил — сколько исполнилось сыну, да как назвали? Очевидно, и сам не знал, о чем можно говорить еще — только смотрел. Мы оба не сводили глаз с Зоряна. Потом Юрас все же заговорил, и видно было, что говорить ему трудно:
— Я совсем не помню тебя, только там — в вашей пекарне.
— Уже знаю.
— Я не знаю, что еще сказать…
— Хочешь — приходи, говори с сыном. Это он при незнакомом человеке притих, а так рот почти не закрывает. Принеси в подарок игрушку… он хотел коника, там был на торжище такой — красный, яркий, с нарисованными на боках яблоками. На него садятся и качаются. Я не купила тогда, не хотелось тащить на себе или заботить стражников.
— Да… куплю. Может, вам еще что-нибудь нужно?
— Нет, ничего. Мы никогда не бедствовали.
— Зачем ты пришла ко мне тогда? — спросил он, отвернувшись.
— Полюбила… но это уже в прошлом и неважно. Хочешь — спроси у Таруса, он расскажет — почему. Тогда все еще было для меня свежо и ярко, и я в подробностях описала ему то, что чувствовала тогда, все мои уловки, чтобы понравиться тебе.
— Он рассказал, но я не поверил… Дарина сказала, что мы были с тобой тогда и это все, что она знает. Да — еще, что меня ждет очень большая радость. А остальное должен рассказать мне Тарус — этот жук знает все, сказала она. Все слишком неожиданно, я пока не могу даже осмыслись все это…
— Так осмысливай. Тебя в шею никто не гонит. И нам от тебя ничего не нужно — ни мне, ни сыну. Наставников и учителей у него куча — вся столичная стража, он у них любимчик. Разве что когда вырастет и спросит, тогда назову твое имя… если захочешь.
— Я хочу признать его своим.
— Признавай, я не против. И раз уж ты здесь… будь добр, верни мне слово, которое я дала тебе.
— Я не помню, ничего не помню, — почти простонал он.
— А ты хотел бы… вспомнить?
— Да! Нет… не знаю…
— Я тоже не знала тогда, что ты меня не слышишь. Решила, что ты не отринул мою клятву, раз разрешил дать ее. Я обещала быть верной тебе до конца своих дней, обещала, что ты останешься первым и единственным для меня. Из-за этой проклятой клятвы я оттолкнула любимого, не дала даже поцеловать, — злилась я на себя.
— Я не помню ничего… я не обидел тебя тогда? — нашел он в себе силы прямо взглянуть мне в глаза. Я тоже смотрела.
— Нет, — выдохнула, — нет, не обидел. Слова не сказал, но не обидел. Я уходила счастливой. Думала — мне хватит этих воспоминаний на всю жизнь. Буду жить памятью о той единственной ночи, и только для ребенка, рожденного от любимого. А теперь… верни мне мое слово, оно не нужно тебе. А меня тяготит. Я не хочу тебя ни для себя, ни даже возле сына, хотя и запретить не могу.