— Возможно, что это — обещание, — сказал дон Хуан после долгой паузы.
— Извини, я не понял.
— Обещание, которое ты дал давным-давно.
— Какое обещание?
— Постарайся сказать мне сам. Ты помнишь это?
— Нет.
— Однажды ты обещал что-то очень важное. Я думаю, что, возможно, это обещание удерживает тебя от видения.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Я говорю о данном тобой обещании! Ты должен помнить это.
— Если ты знаешь, что это за обещание, то скажи мне, дон Хуан!
— Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это.
— Было ли это обещанием, которое я дал себе?
Я подумал, что он намекает на мой отказ от ученичества.
— Нет. Это было давно.
Я решил, что он меня разыгрывает, и засмеялся при мысли, что тоже могу подшутить над доном Хуаном. Я не сомневался, что он знает о предполагаемом обещании не больше меня самого и пытается импровизировать. Мысль потакать ему в этом доставляла удовольствие.
— Я что-то обещал своему дедушке?
— Нет, — ответил он, и глаза его заблестели. — И даже не бабушке.
Смешная интонация, которую он придал слову «бабушка», заставила меня рассмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставит мне ловушку, но хотел доиграть до конца. Я начал перечислять людей, кому мог бы пообещать что-то важное. О каждом он сказал «нет», а затем перевел разговор на мое детство.
— Почему твое детство было печальным? — спросил он с серьезным выражением.
Я сказал ему, что мое детство было не то чтобы печальным, а, пожалуй, немного трудным.
— Так чувствует каждый, — сказал он, глядя на меня. — В детстве я тоже был несчастным и все время боялся. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени более не имеет значения для меня, хотя оно и было тяжелым. Я перестал думать о трудностях жизни еще до того, как научился видеть.
— Но я тоже не думаю о своем детстве, — сказал я.
— Тогда почему воспоминания о нем вызывают у тебя печаль? Почему ты чуть не плачешь?
— Я не знаю. Наверное потому, что когда я вспоминаю себя ребенком, то испытываю жалость к самому себе и ко всем своим близким. Я чувствую беспомощность и грусть.
Он пристально посмотрел на меня, и опять в области живота я отметил необычное ощущение двух пальцев, сжимающих его. Я отвел глаза, а потом снова взглянул на него. Он смотрел за меня куда-то вдаль затуманившимся несфокусированным взглядом.
— Это — обещание, данное тобой в детстве, — сказал он после паузы.
— Но что я пообещал?
Он не ответил. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся, зная, что он нащупывает путь во тьме, но первоначальное желание потакать ему в этом пропало.
— В детстве я был очень худым, — сказал он, — и всегда боялся.