Поздно нам меняться, да и надо ли?
Я заметил: у всех летчиков и у Владимира Александровича важную роль при разговоре играют руки: левая ладонь — вражеский аэроплан, вот он делает вираж; правая рука — наш атакующий. А полированная поверхность стола, за которым мы сидим, превращается как бы в отчетную карту: здесь — мы, здесь — противник, вот он загибает фланг, захлестывает, начинает параллельное преследование...
Я торопливо записываю рассказ маршала:
— В сорок первом мне довелось командовать корпусом стратегического назначения. Подчинялся непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования. Штаб корпуса размещался в Запорожье. К слову сказать, там я начинал свою трудовую деятельность, так что, как вы пишете в книгах, «если дорог тебе твой дом», то дом тут и был. Сперва нам была поставлена задача поддержать пятую армию, героически сражавшуюся у Коростеня. А когда противник прорвался к Киеву, надо было утюжить его там ударами с неба. Ну и, конечно, вести авиаразведку. Сверху мы видели, какое серьезное сражение разгорается на подступах к украинской столице. Там сосредоточились все силы Юго-Западного фронта. Зато несколько южней — и об этом с тревогой докладывали воздушные разведчики — пустота, ничего и никого нет. Пустое пространство образовалось из-за того, что согласно своей тактике противник загнул фланги. Вот потому твоя шестая армия, а с ней и двенадцатая оказались отрезанными от Юго-Западного фронта. Только с армиями Южного фронта, в частности с восемнадцатой, они пока еще взаимодействовали...
Я не знал, спрашивать ли маршала о том, что волновало меня тогда, в сорок первом, и до сих пор не дает покоя. Вопрос больной: не было ли ошибкой переподчинение 6-й и 12-й армий Южному фронту?
Ладно, спрошу, знаю, что маршал кривить душой не станет.
— Из того сложнейшего положения выход мог быть лишь один — передать шестую и двенадцатую Южному фронту,— убежденно ответил мне Владимир Александрович. И пояснил: — Дело не только в том, что это сулило еще спасение двух окруженных армий, но и в том, что в случае удачного их выхода из окружения Южный фронт стал бы вдвое сильнее.
Увы, я знаю, история не терпит умозрительных конструкций: что было бы, если бы события развивались и вершились не так, как они развивались и завершились в действительности? Наверное, потому историки и остаются историками, а поэты — поэтами. Их невозможно поменять ролями! А маршал басит:
— Я со своего командного пункта часто в те дни вел переговоры по телефону ВЧ и телеграфу с главкомом войсками Юго-Западного направления Семеном Михайловичем Буденным. Мы — люди военные, у нас, понимаешь, так: вышестоящий начальник приказывает, нижестоящий докладывает обстановку, а получив приказ, отвечает «есть» и выполняет. Но маршал Буденный, чувствую, волнуется, говорит тихим голосом, очень задушевно: «Полковник Судец, войскам Понеделина и Музыченко сейчас очень тяжко. Сделай для них все, что можешь. Прошу тебя, пойми, как это необходимо! Действуй и докладывай мне результаты в любое время, я буду ждать».