Он, должно быть, был убежден, что хороший актер – это голодный актер, или что нужно приучать нас к нужде, с которой мы неизбежно столкнемся, как и всякий уважающий себя артист.
В Консерватории безденежье было нормой, тем более что категорически запрещалось работать где-либо за вознаграждение. Функционировало это учебное заведение на советский манер, и всякий нарушитель подвергался наказанию от лишения стипендии до исключения. Наше «око Москвы», желчная и неприятная старая дева по имени мадемуазель Сюзанна, следила за соблюдением правил. Невозможно было ускользнуть от ее надзора, а рвение ее, увы, привело к тому, что целые поколения актеров жили без гроша в кармане и коллективно мечтали заколоть ее, как Юлия Цезаря. Она была злым гением Консерватории.
7. Сен-Жермен-де-Пре и радости
Желание паясничать у меня в ДНК, а общение с такими весельчаками, как Марьель, Рошфор, Бон, Риш, его преумножило. И даже в жестком графике занятий в Консерватории я ежедневно нахожу часок для дурачества: обед. Наша отнюдь не банальная студенческая столовая очень к этому располагает.
Мы делим длинные столы не со студентами-медиками, склонными к грубым шуткам, пьянству и смелым розыгрышам, а с юными учениками балетной школы, чьи аскетизм и трезвость несокрушимы. Так что надо очень постараться, чтобы не скисло вино, которое ждет в поставленных на столы графинах, чтобы мы его выпили. И мы предаемся этому занятию от всей души с логическим результатом – алкоголь горячит нашу кровь и распаляет фантазию. Порой мы немного, как принято говорить, хватаем через край.
Этот переход границ благопристойности или вежливости нас не пугает; наоборот, он возбуждает нас, и, подогретые духом соревнования, мы чувствуем себя в чистом безумии как рыбы в воде. Мы трудимся, чтобы расклинить заржавевший механизм Консерватории и ее население, состоящее из старцев – древних и молодых. Но было бы жаль, если бы и остальной мир не услышал нашего здорового и веселого галдежа.
В этой столовой с пестрой публикой, где мы едва успеваем подкрепиться между шутками шалых школяров, нам ничего не страшно: например, однажды, когда я повздорил с кассиршей, мы запросто вывалили все содержимое наших тарелок с чечевицей на банкноты и монеты, аккуратно разложенные в ящике кассы.
Уже по дороге в столовую серьезность деградирует с опасной быстротой. Мы начинаем игру по настроению. Одна из наших с Жан-Пьером Марьелем и Бруно Кремером любимых шуток состоит в том, чтобы затеять якобы драку посреди улицы, пугая прохожих. Бруно бежит к нам, вопя: «Ты увел мою жену, негодяй!», и делает вид, будто бьет меня. Я нарочно падаю и проделываю несколько кульбитов, после чего поднимаюсь и кидаюсь на обидчика с яростью льва на амфетаминах. Невольные зрители потасовки шокированы такой дикостью и толпятся, встревоженные, вокруг того из нас, кто изображает поверженного, пострадавшего, лежачего. А «раненый» через несколько секунд вскакивает на ноги, как черт из табакерки, повергая в ужас публику, которую как ветром сдувает.