– Пойдем, скорее, – отвечает поэт. – У нас пропуск только до одиннадцати.
И жена, отшатнувшись, прислоняется к стене дома:
– Я не могу больше… Ах, Саня! Я не могу… Этот черный город, весь в дырах окон, таких темных, эти пропуска… Эта тьма и тишина! Пусссти…
– Люба, не надо. – И он ведет ее дальше, на Пряжку.
– Ах, Саня, Саня, – вздыхает жена. – Ты никогда не поймешь.
Он отвечает ей не сразу.
– Возможно. Но я пойму гораздо шире тебя.
И пусть я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала.
Я верю..
– Чему? Чему ты веришь, безумный?
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала
Вот и обледенелая Пряжка, а в излучине ее – большой и неуютный дом. Словно корабль, он выплывает в ночь Петрограда острым кирпичным форштевнем. Горит свеча. Поэт ломает на дрова бабушкин столик, что когда-то красовался в Шахматове. И думает: «Бедная бабушка!»
Тишина… выстрел… время… пространство…
«Какое число?».
И бьет двенадцать. Опять – как гибель.
Уйти! Эти мучительные, страшные разлады. Объяснения. А он?
Муки ее! И голова жены, откинутая навзничь, словно брошенная на вороха подушек… А что он ей скажет?
Двери – вразлет, в них она:
– Уходишь?
– Да, Люба… – И целует руку жене. – Мне с двенадцати опять на дежурство… Люба, прошу тебя… поешь, Люба!
Опять улица. Но здесь проще: здесь только стреляют. Зато не надо объяснений. Не надо мук… Прочь от них – в улицы!
На самом углу Английского проспекта и Офицерской – костер. Он зовет поэта издалека, машет ему звонким пламенем, брызжет искрами – сюда, сюда, ко мне! И скачет вокруг огня лохматая тень напарника по дежурству.
– Здравствуйте, Женечка, – говорит поэт, подходя.
– Доброй нам ночи, Александр Александрович…
По улицам течет, словно черное тесто, ночь – ночь Петрограда, вся в зареве костров, в звуках осторожных шагов патрулей; иногда проходит путник, зубами тянет варежку с пальцев, сует руки в огонь. И уходит опять, скрипя валенками по снегу.
Напарник поэта по дежурству неожиданно признается:
– Александр Александрович, только никому не говорите: я ведь офицер… офицер флота! Был плутонговым на крейсере.
– Я никому не скажу, – отвечает поэт спокойно и мудро. – Была великая война, и половина России состоит из офицеров, а теперь они остались без работы. И мы еще живы… Завтра моя жена будет снова читать в «Привале комедиантов», там ей платят девятьсот рублей в месяц. А в Москве избирают короля поэтов. Первое место – короля – занял Игорь Северянин, второе – Маяковский, а третье… кто бы мог подумать? – Бальмонт. А я, увы, давно уже не король!
– И останется от нас, – вздыхает офицер флота, – только бульбочка на воде. Пшикнет – и нас нету… Идут!