– Сюда! – кричал. – Лей, баба… Ой дура!
Вымывшись, быстро одевался. Рассовывал по карманам богатой шубы записки, портсигар, всякую ерунду, что пригодится. И скатился под насыпь, хрустящую шлаком. Хватил до нутра морозцу, глянул на небо – там хорошо, ядрено и густо бежали краски. И вдруг весь город стал наполняться огнями, хлопали фанерные двери, громыхали затворы теплушек, сирены с подводных лодок подвывали в темноте – словно волки.
– «Варяг», – Орали от гавани, – «Варяг» идет!..
Еще не понимая толком, что произошло, охваченный общим порывом, Небольсин тоже понесся в сторону берега. Брандвахтенный тральщик англичан разводил сетевые боны, что утопали до самого грунта, ограждая гавань от вражеских субмарин. А из черной впадины Кольского залива, прямо с океана, надвигалась на город бронированная темень русского крейсера… «Неужели это он? – думалось Небольсину радостно и захватывающе. – Неужели именно он, легендарный „Варяг“?»
– «Дайте… рождественскую… елку…»
С мостика «Варяга» – прямо в пустоту неба – ударили три прожектора, соорудив праздничную «рождественскую елку». На палубе крейсера заиграл судовой оркестр, и толпа, стоявшая на берегу, вдруг восторженно подхватила:
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает…
И Небольсин, едва не плача от небывалой любви к этим теням людей, что мечутся сейчас по берегу, выкрикивал вместе с ними, весь в восторге неподдельного патриотизма:
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает…
Однако крепкий мороз уже душил поющих мурманчан, и Аркадий Константинович бегом помчался к бараку офицерской столовой. В метельных вихрях – тысяча за тысячей, безучастные ко всему на свете – тянулись серые колонны военнопленных: австрийцы, немцы, эльзасцы. Сопровождавший их на работы прораб дороги Павел Безменов скинул с головы рысий малахай, позвал:
– Аркадий Константиныч! Пятьсот начмурбазы на разгрузку просит. Я дал… А остальных – на подсыпку? Или как?
– Позвони в контору, – ответил Небольсин. – Сообразим… – И, оттирая замерзшие уши, нырнул в духоту столовой.
Первой ему встретилась пышнотелая матрона – Матильда Ивановна Брамсон. Громадное боа и страусовые перья на высокой шляпе как-то плохо гармонировали с фоном этого скудного барака. Брамсиха была в том почтенном возрасте, когда милые усики на верхней губе грозили вскоре обернуться существенным недостатком.
– Ах, мой милый Аркадий, – пропела женщина, томно улыбаясь молодому путейцу. – А вас с утра уже ищет… знаете кто?
– Не догадываюсь.
– Каперанг Коротков.
– Спасибо, дорогая Тильда, – ответил Небольсин, поспешно увиливая от женщины (у него были причины, чтобы увиливать).