Сергей Яковлевич состроил гримасу:
– Сегодня нет. Ну их… еще насмотрюсь!
Он велел подать второй прибор к завтраку (последнее время Мышецкий кормился отдельно от семейства, чтобы не засиживаться за столом в пустопорожних разговорах).
– Я вчера выезжал в степь, – поделился он. – И посетил хутора колонистов.
– Какое же вынесли вы впечатление от немцев?
– Немцы как немцы. Ничего особенного… Но, поймите меня верно, Иван Степанович: я ощутил вдруг в них какую-то скрытую угрозу.
– Угрозу? Но – для кого?
– Для себя, для вас. Для русского мужика, вообще – для России… Честно говоря, у меня даже опустились руки! Это не просто хутора, это форты, способные выдержать затяжную осаду… Кузены моей жены выписывают одну берлинскую газетенку! Вот я хочу показать вам, что пишут немцы о наших пустующих землях…
Он дал прочесть Кобзеву статейку, в которой было написано черным по белому следующее:
«Интерес нашей страны уже давно обращен на внутреннюю колонизацию мало населенных местностей, а потому наши взгляды с особенным интересом обращены на Русское государство, которое в настоящее время в гораздо большем масштабе начинает заниматься внутренней колонизацией. Что же останется для наших немцев?.. Надо спешить. Будущая судьба европейской культуры покоится на наших плечах, новое устройство Европы под германской гегемонией основано на организованном и культурном труде…»
– Жутковато, – согласился Иван Степанович. – Но уренских колонизаторов возьмет под свою защиту предводитель дворянства Атрыганьев, и вам будет не побороть их.
– Что вы! – засмеялся Мышецкий. – Господин Атрыганьев первый и забил тревогу… Он как раз на моей стороне!
– Возможно, – ответил Кобзев, – но только до тех пор, пока эти немцы не вступят в его Союз истинно русских людей.
– Это непостижимо, – возразил Сергей Яковлевич. – Немцы и вдруг… истинно русские? А где же квас, аршины, сапоги бутылкой и редька? Атрыганьев не согласится!
– Вам виднее, – скромно уклонился от разговора Кобзев. Он с аппетитом мазал рыжее масло на горячий хлеб. Сергей Яковлевич очистил для себя ярко-красный, будто насыщенный кровью, «королек», нюхнул пахучую мякоть.
– По-моему, – эти апельсины, – сказал он, – спринцуют фуксином. Надо предупредить Борисяка, чтобы проследил…
– Да, к слову! – вспомнил он. – Что у вас, Иван Степанович, может быть общего с этим человеком? Я имею в виду Борисяка, конечно!
Кобзев неопределенно пожал плечами:
– Борисяк, – человек мыслящий и этим меня привлекающий. Но, – добавил он, – я не обязан давать вам отчет, князь, в своих знакомствах.