– Это очень серьезно, князь, – сказал ему Сущев-Ракуса, когда они поехали. – Держитесь меня поближе…
Мышецкий обещал. Быстро темнело. На окраине города их застала уже чернота ночи. Жандармы и сыщики разбрелись куда-то поодиночке.
– Постоим здесь, – велел полковник. – Сейчас там все приготовят в наилучшем виде… Вам не боязно, князь?
– Да мне, поверьте, как-то все безразлично.
– Бывает, – согласился жандарм.
Мундир полковника источал в темноте слабый запах духов. Полковник взял губернатора за руку и передвинул его, словно бессловесную колоду, на другое место.
– Видите? – шепнул, показывая.
Мышецкий разглядел невдалеке приятную дачку с балконами и башенками, свет луны отражался, дробясь пучками, в ее узорчатых стеклах. Достав часы, он с трудом присмотрелся к положению стрелок:
– Ну, так чего же мы ждем?
– Погодите… Тихо!
Где-то громко взлаяла собака и тут же оборвала свой лай.
– Подлясый-то, – сказал Мышецкий, – свое дело знает.
– Поэт в своем роде, – отозвался жандарм. – Петрарка собачий!..
Они двинулись по направлению к даче. Сергей Яковлевич нащупал в кармане ручку револьвера. Что ни говори, а там, на этой тихой дачке, засели враги. Его личные враги! Он вспомнил заплывшие кровью глаза Влахопулова и содрогнулся. Нет, его пониманию доступны разглагольствования Кобзева, дубоватая прямота Борисяка, но… убийство?
– Осторожнее, – предупредил жандарм.
С трудом выгребали ноги из зыбучего песка. По лицам хлестали ветви сирени. А вокруг – ни голоса, ни огонька. Только из далекого «Аквариума» доносилась музыка. Хорошо там сейчас: тепло и уютно в темной зелени, сытым колобком катается меж столов Бабакай Наврузович, плачут молдаванские скрипки да усыпляет в жуткой дремоте голос цыганки Маши.
«А тот тип, что преследовал сегодня, наверное, уже здесь… Сейчас, голубчик, сейчас!»
И вот ступени крыльца. Сущев-Ракуса поставил Мышецкого сбоку, подозвал из темноты оцепление. Тяжело дышали в темноте люди. Мышецкий в последний раз посмотрел на звезды.
– Тук-тук-тук, – постучал Аристид Карпович. Замерли. Послышались шаркающие шаги, и чей-то старушечий голос спросил:
– Кто будете?
– Мария Поликарповна, откройте… Свои!
Хозяйка открыла двери, стоя на пороге со свечою в руках. Хлоп! – и ладонь жандарма закрыла впалый старушечий рот. Упала на пол свеча и, задымив, погасла.
Через плечо Мышецкого в лицо Багреевой уперся луч фонаря.
– Где? – тихо спросил Сущев-Ракуса. – Показывай… Рука старухи тянулась кверху – по направлению к лестнице.
– Много? Сколько их?
Старуха молча показала два трясущихся пальца.
– Двое, – сказал жандарм. – Ну, справимся…