На этом они и покончили. Теперь Сергей Яковлевич каждый день справлялся о состоянии реки. Зима в этом году была суровой: морозы покрыли реку непробиваемым льдом, в который вмерзли намертво баржи и пароходы.
А ведь могло случиться и так, что эшелоны с переселенцами прибудут ранее вскрытия реки. «Что тогда?»
Мышецкий отмахивался. «Не будем думать, – говорил он себе. – Казань не посмеет открыть дорогу, пока у меня не пройдет лед…»
Однако настроение Сергея Яковлевича было подавленное, что заметила даже Алиса.
– Мой друг, – напомнила она, – я не так представляла себе нашу жизнь в этом высоком положении… Чего ты ждешь? Пора уже, давно пора устроить бал в Дворянском собрании!
Он посмотрел на нее, как на чудо.
– Опомнись, – сказал, – о чем ты?.. Я тоже представлял все иначе. Да что же делать? Видишь: солнце уже пригревает, а мальчишки еще катаются на коньках… Вот и разберись!
Сергей Яковлевич приучил себя спать при открытом окне, и по утрам его будил крикливый голос торговки:
– Се дни яйца-то на базаре опять кусаются. Слыхано ль дело? Десяток – в гривенник… Чтоб им сдохнуть, кровососам! Видать, приходит нам всем час смертный!
Откуда-то из подвала отзывался «холодный» сапожник.
– А подметки? – спрашивал он. – Бывалоча, кожаная в полторы гривны шла. А нонеча? И не хошь, а задумаешься: куды это движется мать-Россия, туды-т ее в корень!..
В один из этих дней Казань передала по телеграфу, что первые шестнадцать тысяч переселенцев уже грузятся по вагонам. Сергей Яковлевич в панике отвечал, чтобы эшелоны не отправляли, в Уренске ничего не готово к их встрече, комитетские чиновники еще не прибыли. На реке – лед…
Ему стало тошно, как никогда еще не было в жизни.
Был уже второй час ночи, а он не уходил с телеграфа. Казалось, что все еще можно поправить. Но под утро Казань ответила: «Не можем задерживать тчк скопление вокзале тчк ожидаем прибытия новой партии тчк свяжитесь пароходством тчк».
Зябко содрогаясь от усталости, поехал на пристани. Баржи стояли в лужах воды, под которой синел твердый лед. Борта старых посудин щербатились драной, обтерханной щепой. Предназначенные для перевоза арестантских партий, они разделялись на два отсека: один – в решетках (для простых), другой – затянутый сеткой (для «благородных») преступников.
Два сонных водолива откачивали воду из трюмов. Сергей Яковлевич показал в сторону каравана новеньких, свежепокрашенных барж, что стояли на приколе.
– Тоже для переселенцев? – спросил он.
– Нет, – ответили водоливы, – это баржи для господина Иконникова, оне чайные!
– Но пойдут-то они вверх пустые?