Ярополк, оставшись доволен, кивнул. Пребран опустился на лавку, унимая поднявшуюся круговерть. Тугими толчками забилась кровь в висках, а руки и ноги сделались тряпичные, словно вынул кто из плоти кости. Даромила повернулась к князю, что-то сказала. Ярополк выслушав, гневно нахмурился. Княгиня было поднялась, но он сжал её запястье, придавливая к столу, вынуждая сидеть. Она, опустив плечи, осталась. Князь же потемнел, весёлость и спесь исчезли с его лица, обращая его в камень. Какой бы хмель ни мутил рассудок, а не заметить этого было невозможно, и что происходило между ними — не узнать, но добрыми и тёплыми эти отношения верно не были.
Веселье продолжалось. От выпитого мёда всё превратилось в кисель, мысли смешались, бушевала кровь, голова сделалась чугунной, неумолимо тянуло в сон. Поблагодарив князя за приём, Пребран поднялся, сжав плечо Вяшеслава, оставив воеводу со Жданом за столом, сам покинул горницу. Слуги проводили гостя через полутёмные переходы до отведённой для них светлицы. Небольшую хоромину озаряли желтоватым светом лучины, в полумраке Пребран приметил на ларе пояса с ножнами, постели были предусмотрительно выстелены, стояла на столе крынка и ковши на случай, если захочется утолить жажду после похмелья, да только на всех верно не хватит. Всё это княжич видел сквозь мутную пелену, пытался ухватиться за проносящиеся бешеным галопом мысли, но они ускользали, и появлялись другие. Слуга что-то буркнул, но он не разобрал, и дверь за ним прикрылась. Пребран остался один. Пройдя вглубь, он тяжело рухнул на лавку, осознавая, насколько крепко пьян. Тяжёлыми горячими волнами накатывало бессилие, тело стало мягким, слабым, что у новорождённого телёнка, и жар сменялся ледяными пластами, вынуждая проваливаться куда-то в пропасть, в чёрную ледяную утробу вод. И виделось ему многое: то родной город с крепкими твердынями, высокими кровлями, над которыми чертили лазоревое, ничем не замутнённое небо ласточки, то вдруг окружала тьма, и много хищных огней мелькало вкруг, тянуло дымом и прелым запахом листвы с сырой землёй. Виделись взгляды степняков, полные дикой ненавистью, на фоне могучего потока огня, что громадными волнами колыхался ввысь, вылизывая алым языком чёрное дно неба. Враги уничтожали, сминали, давили, они били, плевали в его сторону. Хотелось кричать, но сил не хватало, чтобы просто вздохнуть, набрать в грудь больше воздуха, так жарко было. Наступили приступы удушья, вновь продрала насквозь боль. И тогда пылающие губы княжича охладил чей-то поцелуй, и он с усилием разомкнул ресницы. Голубые глаза глядели скорбно, тянули душу наружу. А ведь он только забыл. В груди снова начало свербеть, но внутри не стало ничего, только пустота, и он не понимал, что так выворачивает его наизнанку. Пребрану хотелось разорвать грудь, вырвать то, что так терзает его. Он никому не нужен, он жаждет, но не может вместить то, что ему никогда не принадлежало. Смерть не страшит. Горечь от чувства ненужности, никчёмности — вот что страшно. Проклятие, что сок болиголова, выжигает всё нутро.