Гортензию нетрудно было заметить, что радость Спартака при вести об обещанной ему свободе померкла от сочувствия к тем, кому предстоит быть проданными в рабство. Можно было попытаться отвлечь его от печальных мыслей, но римскому военачальнику не пристало проявлять такое внимание к душевному состоянию пленника. Достаточно того, что ему определили участь, которой позавидовал бы любой оказавшийся в плену воин. Этот фракиец должен быть доволен тем, что будет жить в Риме как свободный гражданин вместо того, чтобы работать где-нибудь на руднике...
Спартак не мог заглушить безмолвных укоров совести. Он осознал, наконец, свое положение — его минует участь тех, кто сражался под его началом. Но он не виновен перед ними, он не испрашивал себе никаких привилегий у римского военачальника.
Его охватила усталость. Безразличным тоном он сказал:
— Ты очень великодушен ко мне, благородный Гортензий.
— Я не считаю великодушием то, что приказал отделить тебя от других пленных. Я пощадил тебя, потому что ты можешь быть полезен нам иначе, чем твои соратники. Я надеюсь, что всемогущий Сулла согласится с этим.
Спартак вздрогнул:
— Ты собираешься просить за меня перед самим всемогущим Суллой?!
— Ты знаешь, кто такой Сулла?
Молва о нем разносится далеко за пределами римских владений.
— Да, образованный юноша должен знать о Сулле. В Риме ты узнаешь больше. Ты узнаешь наши нравы, наши законы, наши обычаи. Ты поймешь, что Рим велик не только могуществом своего оружия, но и своей справедливостью. Потому что у нас каждый используется там, где он более всего пригоден. Каждому находится место, которого он достоин.
— И каким же будет мое?
Где-нибудь... в каком-нибудь из личных легионов Суллы. А может быть, он приблизит тебя к себе. Это будет зависеть от тебя самого. От тебя требуется старание, от него — благоволение... Будь уверен: Рим умеет быть справедливым.
— Я верю в римскую справедливость, и прежде всего — твоим словам. — Спартак сдержанно поклонился, приложив руку к левой стороне груди.
Скажи, переменил тему разговора Гортензий, каким отрядом ты командовал? Частью когорты или легиона? Он спросил об этом не потому, что сам не разобрался, а чтобы проверить, насколько будет с ним откровенен пленник.
— Это соответствует вашему легиону, ответил Спартак и тут же добавил: Я не выдаю тебе тайны, и это не может иметь последствий для нашего фракийского воинства. Самое плохое для нас уже свершилось, и я не могу этого скрыть. А твое благородное отношение ко мне требует от меня откровенности.
— Будь уверен, храбрый юноша, задумчиво посмотрел на него Гортензий, — что я умею отличать предательство пленника, который ищет снисхождения, от откровенности побежденного, но не униженного противника.