25.
Гортензий удобно расположился в легком кресле под навесом на палубе корабля. Спартак устроился напротив.
Дул тихий попутный ветерок. Море сверкало под полуденным солнцем. Его поверхность была подернута легкой рябью, искрилась серебряными блестками, открывая глазу все оттенки синего цвета.
Спартак и Гортензий беседовали. Гортензий проследил за тенью чайки, скользящей по воде в сторону близлежащего острова, и, обернувшись к Спартаку, сказал:
— Мы уважаем фракийцев за храбрость.
— Вы доказали это тем, что пришли на нашу землю и начали с нами войну.
Гортензий сделал вид, что не понял намека, и продолжал:
— Ты, наверно, согласишься, что для нас было честью иметь дело со столь серьезным противником. Но подчинить вас оказалось невозможным. Известно, что и царям своим вы подчиняетесь только если сами того хотите.
— Это правда.
— А почему у вас так много царей?
— Они нужны для того, чтобы нам было удобно. Но уважать нас за это нельзя.
Гортензий вышел из-под навеса и солнце осветило половину его лица:
— Откровенно говоря, мне нравится, что ты так думаешь. До такой истины можно дойти лишь на собственном опыте.
— Горьким истинам невозможно научиться у других, каждый их открывает самостоятельно.
— Но неужели вам нельзя найти царя, которому все могли бы подчиняться?
— К сожалению, это так...
Гортензий понял недосказанное Спартаком:
— Ты видишь, что вы потеряли, но не видишь, что вы выиграете от нашего владычества во Фракии. Наше присутствие вы называете игом, а ведь мы собираем все ваши племена в единое целое, образуя тем самым один народ.
Спартак опустил голову:
— Может быть, ты и прав.
Гортензий сказал с категоричностью, не допускающей сомнений или возражений:
— Только время рассудит , кто прав. Ему принадлежит последнее слово. Несмотря на симпатии и антипатии тех, кто придет после нас, независимо от отношения к этому наших и ваших потомков.
Оба замолчали.
Спартак смотрел на спокойную игру солнечных бликов с чуть волнующимся морем. Он не хотел больше думать, это его только расстраивало, возвращало к тому, что он навсегда потерял, что осталось далеко позади, там, куда он больше никогда не вернется. И, может, так даже лучше, он не увидит руин на родной земле и не будет испытывать боли за тех, кто остался там со своей скорбью
Гортензий снова заговорил:
— Ты, юноша, должен запомнить одно: мы приходим в чужие края только для созидания.
В первых беседах с Гортензием Спартак был более дерзок в своих высказываниях, в нем говорила гордость плененного, но не покоренного фракийца, которую он хотел противопоставить римской надменности. Но когда он понял, что спор ведется между равными собеседниками, он перестал вести себя вызывающе, что, в общем-то, было бессмысленным. Он снова ответил: