Тихий ветерок, веющий с холма, разносил по улицам города благоухание белых цветов, распустившихся на вечнозеленых миртах, и тонкий аромат олеандров, одетых в легкие светло-розовые одежды, стыдливо прячущихся в тени высоких пиний.
Спартак шел, опьяненный праздником цветения, захваченный красотой этого, еще вчера незнакомого ему, мира.
Он смотрел вокруг и понимал только одно — все это никогда не станет для него своим. Все тут было для него чужое.
И празднично нарядные дворцы. И безупречно чистые улицы. И патриции с плавной походкой, с гордой осанкой, в тяжело спускающихся с плеч белых тогах, обшитых по краям пурпурным галуном. И матроны, обвитые невидимыми вуалями благоухания, с достоинством возлежащие на задрапированных шелком носилках, которые несли на своих плечах статные рабы.
В этом мире, где было просторно и чисто, среди торжественной красоты жили выхоленные, беззаботные люди, к которым относились слова: "Noli me tangere civis romanus sum". ("Не тронь меня, я — римский гражданин").
Потом Спартак понял, что и мастеровой люд, и бездельники, и неимущие говорили то же самое о себе в присутствии чужеземца или варвара. Им, правда, не хватало надменности патрициев, их высокомерия по поводу того, что они владеют богатством и привилегиями — бесспорным доказательством власти над людьми.
Но и римские граждане второго сорта имели основание называть себя властелинами мира. Они тоже были господами — господами над своей нищетой. Было у них и свое тщеславие — все-таки они не варвары. И своя, дарованная им привилегия: бездельничать, лентяйствовать, паразитировать на спинах народов данников Рима. И время от времени обжираться на общенародных трапезах по различным поводам, принимать эту милостыню от истинных властелинов мира.
После полудня Спартак поднялся на Эсквилинский холм. Он бродил по грязным улочкам, куда не проникал солнечный свет, потому что по обеим сторонам стояли высокие неприветливые восьмиэтажные здания без дворов, примыкавшие один к другому, с близко расположенными окнами, из чего можно было заключить, что комнаты в домах маленькие, тесные. Ясно было и то, что в этих домах, напоминающих огромные курятники, жили неимущие.
Это был бедняцкий лабиринт, кишащий детьми. Мужчины возвращались в эти вертепы только вечером — день они проводили в городе, выполняя мелкие поручения своих патронов, или поздно ночью, когда таверны уже закрывались.
Спартак без особого сочувствия смотрел на это безрадостное зрелище, понимая, что живущие здесь люди — соучастники угнетения, которое всемогущий Рим нес завоеванным странам и покоренным народам.