31.
Палатинский холм был озарен пестрым пламенем южной осени.
В листве фруктовых деревьев уже пылали огненные краски — началось пышное цветенье сентября. На ветвях, овеваемых легким ветерком, горели огоньки плодов. Казалось, что от этого ровного пожара становится теплей вокруг. Патрицианские дома с нежной чистотой своих фасадов выглядели нарядными в прозрачном воздухе и увлеченно всматривались своими окнами в торжественную тишину осеннего полудня.
Дом Лавинии находился в центре Палатина. Спартак стоял в конклаве у окна и смотрел наружу. Внизу лежал Рим: с его форумом, базиликами, храмами, дворцами, статуями консулов, полководцев, которым он был обязан своим величием, основанным на жестокости. И всем своим видом город молча говорил, что стоит на месте крепко и на вечные времена.
— О чем ты задумался, чужеземец? — спросила Лавиния, возлежавшая на своем ложе. Для нее Спартак давно уже стал ближе всех, кого она считала близкими, но она привыкла к этому обращению.
Он вздрогнул и обернулся к ней:
— Мне не о чем сейчас задумываться, моя Лавиния, это только так кажется.
Ему вдруг пришло в голову, что своим ответом он уводит красивую патрицианку от истины и тем самым становился ей ближе. Но она не поверила ему:
— Тогда... тебя, наверно, постоянно гложет какая-то мысль, которую, сам того не сознавая, скрываешь от других. Тебе не нравится Рим?
— Рим — красивейший из городов, которые я видел. Но особенно приятно моим глазам и моей душе, когда я смотрю на тебя, уроженку Рима.
— Но для тебя, вероятно, существует еще что-то, кроме меня. Ты смотришь на меня, но взгляд твой где-то далеко отсюда.
— Это потому что я сам издалека. А ты стала для меня всем на свете. У меня ничего не было, когда я тебя встретил.
Она приподнялась на локте, лукаво глянула на него и мягко спросила:
— А скажи, лестно тебе, чужеземцу, любить римскую матрону?
— Сначала было так. А потом... я уже не понимал, что со мной происходит, но думаю, что жизнь моя была значительно беднее до того, как я встретился с тобой.
Она снова опустилась на подушки и сказала ослабевшим голосом:
— Ты умен, чужеземец, и гораздо больше, чем это необходимо молодому человеку.
— Рядом с тобой, Лавиния, мне не нужны ни ум, ни богатство.
В его глазах и в голосе было столько искренности, что ему нельзя было не поверить. Но она не то, чтобы не верила его словам, просто ей хотелось еще раз испытать удовольствие от его признаний:
— Тебе не нужны ни ум, ни богатство? Ты, наверно, скажешь, что не стремишься и к славе? К почестям?
— Нет, не стремлюсь. Они для меня ничто. С тех пор, как я тебя встретил, мне не нужно ничего другого, кроме тебя. Потому что ты для меня дороже всего остального. Ты заменяешь мне все почести и богатства, вместе взятые.