Мы провели скверную ночь под свист норд-оста и рев моря. Чувствовали себя хорошо только дежурившие на аванпостах. Они до зари стояли на самых вершинах Маркохта, а там никакого ветра нет.
Солдаты беспокоились, приставали с расспросами — как быть, ежели царь-батюшка приедет при этакой буре? Как уберечь бескозырки? Руки-то будут заняты — ружья придется держать на караул.
— Там увидим, братцы. — успокаивал Воробьев.
С раннего утра двенадцать тысяч стояли на берегу развернутым строем, расставив ноги циркулем и наклонившись против ветра, как деревья в окрестностях Геленджика. Полковые знамена лежали перед нами плашмя, а на них сидело по паре рядовых. Все напряженно смотрели в море. В стороне возвышался царский шатер, поминутно вздрагивавший от ветра. День и ночь его держали сорок казаков.
Царская эскадра показалась на горизонте часа через два. Вскоре от нее отделился баркас с желтым штандартом и, борясь с волнами, взял курс к нашему берегу.
Под гром орудий и раскаты «ура» император со свитой, окруженный казаками, сошел на берег, и его повели в шатер. Через полчаса он вышел оттуда, и началось представление офицеров. Полковник Кашутин разговаривал с ним одним из первых. Должно быть, император спрашивал его о ранах, Кашутин показывал на грудь, плечи и ноги. Больше нам ничего не удалось рассмотреть. Потом нас распустили, предупредив, что смотр назначен на завтрашний полдень.
Я вспомнил просьбу Максима Луценко — рассказать, как прибыл император, и пошел в Геленджик
Луценко был очень плох, лежал в тяжелой дремоте. Я сел к нему на койку и тихонько окликнул. Он не сразу открыл глаза, болезненно улыбнулся и сипло спросил, прибыл ли государь.
— Прибыл. Я пришел рассказать, как мы его встречали.
Максим слушал почти все время с закрытыми глазами.
— Хорошо, — прошептал он, когда я кончил рассказ. — Хорошо рассказали… Я словно сам не берегу побывал…
Он снова закрыл глаза, а я встал, намереваясь уйти, но в этот момент в палату вошел Николай.
Лекарь, сопровождавший его, подбежал к Луценко.
— Здесь, ваше императорское величество!
Николай сел на кровать Максима и положил ему руку на лоб. Максим открыл глаза, и я сразу понял, что он им не поверил. Протянул руку, дотронулся до Николая, и вдруг засиял. Пытался подняться, но Николай положил ему руку на грудь и сказал:
— Не трудись, Максим. Я пришел тебя поблагодарить за верную службу России.
Вынув из коробочки орден Георгия, император положил его Максиму на грудь, и грудь поднялась высоко-высоко. Максим заплакал, как малый ребенок, схватил руку
Николая и поцеловал, и сам Николай поцеловал Максима в лоб. На лице у Николая при этом появилась ласка, но и камень заплакал бы, глядя на радость Луценко.