— Оттого вас нигде и не видно?
— Ну конечно. И светское общество от этого не тускнеет. А вы от чего лечитесь?
— От сплина!
— Это тоже серьезная болезнь, — согласился я.
— Что такое сплин? — спрашивает Вига, легонько ударяя меня по плечу веточкой.
Лермонтов смеется:
— Сплин — это черная кошка с длинными когтями. Она забирается в сердце и разрывает его.
Вига укоризненно качает головой:
— И вовсе нет! Это вы сейчас придумали. Я никогда не видела таких кошек!
— Вот хорошо, — говорит Лермонтов. — Значит, ты счастливая. — Он гладит ее по голове и обращается ко мне: — Это ваша племянница?
— Не по крови, а по судьбе.
— То есть как?
— Оба живем на чужбине.
— Дядя Михал меня из огня вынес, — вдруг доложила Вига.
— Вот как? А своей семьи у вас нет?
— Что вы! Матка моя — белая палатка, — как поют наши солдаты, — и дом, крытый кубанским небом. Зачем такому заводить семью?!
Я взял Вигину веточку и оторвал листок.
— Вот — что он, то и я. Оторвешь от родной ветки, он и засохнет.
Порыв ветра вырвал у меня дубовый листок и понес по бульвару. Мы задумчиво смотрели ему вслед. Листок покружился в воздухе, и вдруг его прибило к стволу чинары.
— Вот так и нашего брата, поляка, носит… Да и русских. Я их за то и полюбил, что и у них и у нас одни и те же страдания.
— Недавно я слышал то же от одного из ваших соплеменников в Санкт-Петербурге. Вы Ксаверия Браницкого, случайно, не знаете?
— Графа? Нет. А ему что, чем не угодила Российская империя? Я не признаю польских графов, которые не на Кавказе или в Сибири. У нас в Тенгинском граф Плятер, князь Сангушко сколько лет были рядовыми!
— А вы граф?
— Нет, я знатнее князей и графов — Polonus nobilis omnibus par[135]
— Дядя Михал, — Вига вскочила. — Я совсем забыла. Тебе нужно сейчас лежать…
— Ты извини, что я задержал его, — сказал Лермонтов. — Но очень уж интересный у тебя дядя, право!… Послушайте, дядя Михал! Я рад, что мы познакомились. Заходите ко мне, а?
Он взял меня за руку, и я почувствовал тепло его глаз.
На другой день, когда я отдохнул после ванны, прибежала Вига.
— Дядя Михал! Вот тебе! Велел передать Лермонтов. И обязательно звал в гости…
Она протянула конверт. Там оказался бумажный листок, а на нем тоже листок… Дубовый…
— Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый.
— прочел я…
И вдруг комната поплыла перед моими глазами, и я увидел Волынские степи, через которые мчала меня судьба.
Дальше я читать не мог. Слишком горячо сделалось моим глазам. Я поцеловал этот листок, как святыню.