Весна выдалась поздняя, в марте Лазенки еще утопали в снегу. Я гулял там почти ежедневно и после похорон Белиньского тоже собрался туда. На пороге школы меня догнал Высоцкий. Он, надо сказать, после моего выхода из лазарета ни разу не беседовал со мной отдельно, а сейчас приветливо кивнул и спросил, куда я иду. Я объяснил.
— Пожалуй, и я с тобой прогуляюсь.
Прогулка с Высоцким была мне приятна, но сам я не нарушал молчания. Как всегда, я держал путь к моему сатиру.
— Вот и не стало у нас еще одного благородного человека, — со вздохом сказал Высоцкий.
— Да, — отозвался я. — А вы были на том суде?
— Ну что ты! — Высоцкий усмехнулся. — Я пташка маленькая и попасть туда не мог. Но мне рассказывали очевидцы. А вот на казни Лукасиньского я был и никогда ее не забуду.
— Я тоже, — сказал я.
Высоцкий удивленно взглянул на меня:
— А ты как мог там присутствовать?
— Разве обязательно присутствовать? Я видел ее мысленно. Это одно из самых значительных воспоминаний моего отрочества… Лукасиньский и эти… пятеро россиян… А вы про Лукасиньского ничего не знаете?
— Ходят разные слухи. Говорят даже, будто он где-то в Варшаве. В костеле Босых Кармелитов есть катакомбы. Может быть, там?
Постамент моего каменного друга был наполовину занесен снегом, а сам он сидел словно в мехах: на коленях его, на плечах и руках лежал снег, а на голове образовалась настоящая шапка, и от этого сатир казался еще загадочнее. Пространство вокруг было испещрено крестиками; какие-то птички, наверное, приходили развлекать его. Я начал протаптывать тропинку к сатиру, решив стряхнуть с него снег. Как-никак, приближалась весна, и если это не сделаешь, будет он мокнуть и леденеть… Какую еще заботу мог я проявить о моем молчаливом друге?
— Ты никогда не думал, почему я с тобой не беседую, как бывало? — спросил вдруг Высоцкий.
— Про «почему» не думал, а просто это заметил и…
— Покорно принимал? — Высоцкий улыбнулся. — Да, ты такой… А я не хотел… Боялся тебя потревожить после того случая… Но сейчас ты, кажется, стал совсем спокойным?
— Да.
— А как ты теперь относишься к виновнику смерти Владислава?
— Как вы можете спрашивать! Я буду помнить случившееся до смерти. И потом, разве Владислав был первым или последним?..
Я уже протоптал тропку к сатиру и, сломав ветку начал стряхивать снег.
— Чтобы поляки не ходили больше по дороге Скавроньского,
нужно проложить новую, — тихо сказал Высоцкий и, указав на крестики, добавил — Хорошо вон пташкам… Ходят себе где хотят и не проваливаются.
— Да, хорошо пташкам! — отозвался я и взглянул на небо: оно было пасмурным.