— Пан адъютант! Хорошо, что я вас застал. Доложите генералу: вчера вечером два солдата свалились с поносом и рвотой, а сейчас они уже перед престолом всевышнего…
— Что же это такое? — спросил с тревогой Высоцкий.
— Кажется, самая настоящая холера… Недурно было бы, пан капитан, распорядиться, чтобы все тщательно мыли руки и не пили сырую воду.
За разговором проснулся пан Хрощековский.
Матка боска! — воскликнул он приподнявшись. — А где ж моя карета?
— Пан хотел ехать после полудня.
— После полудня? Ничего подобного! Попрошу сейчас же подать карету! Зачем мне ожидать полудня! Я преспокойно высплюсь в дороге.
Холера всполошила не только Хрощековского, а и весь корпус. К полудню в штаб донесли, что еще четырнадцать солдат положили в лазарет с поносом и рвотой, а на следующее утро мы хоронили тринадцать темно-фиолетовых и сморщенных тел. Доктор Драхный только и делал, что пускал больным кровь, поил их мятой и опием. Но это плохо помогало. На следующий день заболело тридцать три человека, и к полудню девятнадцать скончалось.
Генерал приказал через каждые шесть часов докладывать о количестве заболевших и умерших. Он вызвал повара и велел ему отдать в лазарет весь свой провиант, а денщику отнести туда белье, оставив генералу только три смены.
Каждое утро начиналось с похорон. Но не только холера одолевала наш корпус. Мы жили в деревеньке, как на острове, отрезанные от родины болотами и талыми водами. Пехота почти не выходила из хат, а кавалеристы целыми днями рыскали по окрестным селениям в поисках провианта и фуража. Сколько раз они увязали в болотах около Топорницы и возвращались мокрые до нитки из-за проливных дождей, зарядивших с утра до ночи. Но кавалеристы могли хоть за ночь просохнуть и согреться, а несчастные лошади, измученные и перемокшие за день, ночевали под дырявыми навесами.
Генерал был внешне спокоен. Он вставал раньше всех и ложился последним. Несмотря на погоду, он каждое утро отправлялся проведать солдат, беседовал с ними, ободрял, обещал поход, как только весенние ветры продуют дороги.
Лучше всего в корпусе чувствовал себя ксендз, еще не старый, благообразной наружности и хорошей упитанности человек. Он славился красноречием, и генерал поручил ему составить и размножить воззвания для волынцев и подольцев. Как только рассветало, в хате, которую занимал ксендз, закипала работа, и пачки прокламаций умножались с каждым днем.
Свободные вечера я коротал с капитаном Высоцким. Из окна нашей избы открывался вид на крепость. Она казалась неприступным островом. Из-за ее высоких валов виднелась башня костела и крыша старинного замка.