— Сложно спорить с тем, кто сильнее.
Климский наконец перевел удивленный взгляд с портрета на собеседницу. Та смотрела на картину, не отрываясь.
— Вы иногда говорите очень странные вещи, — заметил он, с интересом наблюдая за ее лицом. Катя невозмутимо пожала плечами.
— Риторика — мое слабое место. Никогда не умела вести великосветские беседы.
— По-моему, все не так уж и плохо.
— Не знаю. Может быть. Вам, наверно, виднее.
Ее неготовность к отстаиванию собственного мнения, а возможно, и его полное отсутствие, покоробили Михаила.
Неужели все инкнесские дети — послушные родительским наставлениям бездушные куклы? Мужчине захотелось увидеть на этом спокойном лице эмоцию, хоть какую-нибудь, пусть даже раздражение или обиду.
— Ваша сестра вышла замуж гораздо удачнее.
— Возможно.
— У Ивлеевых большой дом?
— Не знаю. Я не была у них в гостях.
Все-таки толика грусти в ее голосе прозвучала.
— Муж не отпустил?
— Нет, почему? Дело отнюдь не в нем. Евстафий никогда меня не ограничивал в передвижениях. Просто без приглашения как-то неудобно… Я один раз писала Маше, но они были в отъезде. А потом… наверно, времени не нашлось. Князь же занимает какую-то должность в посольстве. Или в великокняжескомсуде? В общем, он человек очень занятой.
Видимо, в те оправдания, которые Екатерина придумывала для поведения сестры, не верилось и ей самой, потому что лицо ее погрустнело.
— Вы тяжело переживали разлуку? — спросил Михаил, не зная, как еще можно продолжить этот разговор.
— Не особо, — призналась вдова. — Мы не были с ней близки. Но… все же спокойнее, когда рядом кто-то есть.
— А как же портрет? Я думал, его рисовали дома у Маш… княгини.
— Нет. То есть частично. Сначала художник нарисовал ее, потом приехал в особняк Евстафия дорисовывать меня. Так как портрет предназначался мне в дар, то после завершения работы, он остался здесь.
— У нее, значит, нет такого портрета?
— Нет. Это был подарок мне на свадьбу.
Михаил задумался. Интересная получается история!
— А вот и наши голубки! Все воркуете?
Пьяный Николай заглядывал в комнату, держась обеими руками за дверной косяк.
— Эй, вы! Этот… юрист! Не боитесь загреметь в тюрьму вместе с ней? А ты жди, потаскушка, жди! Скоро за тобой явятся! Уж я-то знаю!
Он зловеще захохотал и свалился на пол в коридоре. Послышался топот женских ног, затем охи и ахи Аглаи, пытающейся поднять молодого хозяина.
Катя, красная от стыда, обиды и гнева, развернулась к собеседнику спиной.
— Доброй ночи.
Из комнаты она вышла таким стремительным шагом, что Михаил не успел даже попрощаться.
* * *