… Когда Тамара была маленькая, родители часто оставляли её с бабушкой Лизой, царствие ей небесное. Бабушка Лиза наводила на всех окружающих оторопь. Потом, уже через много лет после её смерти, отец как-то сказал Томе, что рядом с тёщей всегда чувствовал себя так, словно у него на приёме у английской королевы оказалась ширинка расстёгнута и фрак наизнанку. Все окружающие, кроме дочери и внучки, обязаны были называть её Елизаветой Антоновной. «Тётей Лизой» не осмеливался называть никто, даже племянникам такая вольность вряд ли пришла бы в голову, если бы они у неё и имелись. Высокая, подтянутая, не считающая нужным закрашивать седину, с прямой спиной, плотно сжатыми губами и стылым взглядом, она никогда не улыбалась и почти не разговаривала.
Обязанности по уходу за вверенной ей Томой Елизавета Антоновна выполняла исправно: вкусно, сытно, хотя и без фантазии, кормила, тепло одевала, мыла, водила на прогулку. Спросил бы кто, любила ли она девочку, Елизавета Антоновна бы не ответила. Есть внучка, а сама она на пенсии, – значит, нужно с ней сидеть.
Она всегда так жила. Надо выйти замуж – вышла, надо родить – родила дочь. Она была химиком, всю жизнь проработала в какой-то научной лаборатории, руководила ею, и ни разу не сделала ни одной ошибки, хотя и ни одного открытия тоже не сделала. Что творилось в её угрюмой голове, была ли она довольна жизнью, никто не знал.
Однажды бабушка привела внучку в детское кафе. Там стоял красивый аквариум, а в аквариуме плавала большая тёмная рыба. Медленная, холодная, одинокая, она, как заведённая, двигалась по одной и той же траектории. Как бабушка, подумала тогда Тома.
Она не вспоминала о Елизавете Антоновне много лет. Та умерла, когда Тамара перешла во второй класс. А сейчас ей вдруг почему-то пришла в голову фраза, которую иногда, уже и не вспомнишь, к чему и зачем, произносила бабушка:
– На правду, как на смерть, – во все глаза не глянешь.
Слова отпечатались в памяти механически, как бы минуя сознание. Но сейчас Тома вдруг поняла, что они означают. Она боялась увидеть – вот и не решалась глянуть. Не могла позволить себе правду, от которой запросто могло остановиться сердце и переломиться вся жизнь. Ну, как, как было позволить себе заметить участившиеся совещания, командировки, рабочие поездки – причём часто на выходные?! Заметить то, что Пашка нередко приходил заполночь, виновато крался в темноте и никогда не съедал приготовленный и оставленный ему ужин, хотя любил поесть? То, что секс стал редким? То, как порой он сосредоточенно, изучающе и жалостливо смотрел на неё и отводил глаза в сторону, если ловил ответный взгляд? И многие, многие ещё мелочи, от которых легко отмахнуться по отдельности, но которые все вместе набросились на неё сейчас, как голодная собачья свора зимой в дачном поселке…