– Да, конечно.
Кристина не знала, что ещё сказать. Она сразу поняла, что не нравится этой суровой женщине. Почему – непонятно. Вроде ничего плохого ей не сделала.
Лилия Генриховна не уходила, стояла возле Кристины. Как будто хотела что-то сказать, но не решалась. Она собралась было уйти первой, но докторша внезапно произнесла:
– Меня сегодня попросили подежурить, и, думаю, это к лучшему. Мы можем спокойно поговорить. Послушай, девочка, ты уверена, что хорошо всё обдумала?
Интонации теперь совсем другие. Мягкие, успокаивающие. Кристина ограничилась лёгким кивком.
– У тебя здоровый ребенок. Ты прекрасно переносишь беременность. Мы обе знаем: никаких суицидальных наклонностей у тебя нет. Конечно, ты боишься предстоящих родов, но в этом нет ничего необычного. Многие боятся. Справишься, и, я уверена, полюбишь свою девочку. Ты просто испугалась и не знаешь, что делать…
– Всё я отлично знаю, – огрызнулась Кристина. – Зачем вы мне это говорите?
Лилия Генриховна уставилась на неё. Вглядывалась долго, словно пыталась что-то рассмотреть, и, спустя некоторое время, сухо заметила:
– Возможно, ты права, мне не стоило этого говорить. И всё же подумай. Тебе ребёнок не нужен, так может, кому другому понадобится? Знаешь, сколько бездетных женщин, которые днём и ночью молятся о малыше? Роди да откажись!
– Ну, знаете ли… – Кристина от возмущения начала заикаться. – А людям я потом, по-вашему, что должна говорить? А так никто и не узнает! Мы с мамой всем сказали, что у меня обычная операция…
– Обычная операция! – громко перебила Лилия Генриховна. – Куда уж обычнее! Ты хоть подумала, что на сроке двадцать шесть недель это уже полностью сформированный человечек? В прошлом месяце к нам привезли женщину, она преждевременно родила на двадцать девятой, и девочку удалось выходить! Ты понимаешь? Твой ребенок…
– Хватит! Сейчас же замолчите! Вы не смеете! Никакой это не «мой ребенок», это … это ошибка! И вам, между прочим, заплатили, чтобы вы помогли её исправить! – Кристина почувствовала, что сейчас расплачется, заговорила прерывисто, зло. – Если вы не прекратите меня изводить, я расскажу матери, она вас быстро поставит на место. Позвонит, куда следует, и вас накажут!
Она продолжала быстро говорить ещё что-то, путаясь в словах, всплескивая руками, как трагическая актриса. Лилия Генриховна молча слушала, не пытаясь возразить, и лицо у неё было застывшее, непроницаемое. Кристинины фразы и эмоции разбивались об эту глухонемую стену, и она обессилено умолкла.
Повисшая тишина тяжелела, окутывала женщин плотным облаком. Наконец Лилия Генриховна вымолвила, скупо разомкнув губы: