— Бесполезно.
— Вы посмотрели бы, товарищ старшина, как разуделали нашего Лапкина, — сказал Левцов.
— Какого Лапкина?
— Этого толстого, с ручным пулеметом.
Лапкин сидел, свесив в окоп ноги. На его распухшее, с разбитыми губами лицо нельзя было смотреть без содрогания.
— Ну как, Лапкин, самочувствие? — спросил Богдан.
Лапкин открыл рот и прошамкал что-то непонятное.
— Боже! Да где же твои зубы? — воскликнул Сократилин.
— В шадниче, — прошамкал Лапкин.
Левцов захохотал. Богдан посмотрел на него укоризненно:
— А ты, кажется, удачнее всех отделался?
Это обидело Левцова.
— Сначала посмотри на мою шею, а потом делай выводы, — сказал он.
— Ничего особенного. Царапина.
Левцов стал горячо доказывать, что он был на волоске от смерти.
— Ты думаешь, этот фриц был сильнее меня? Пьяный он. Как навалился, как дыхнул винищем, меня так и вырвало. — Заметив, что Сократилин усмехнулся, Левцов воскликнул: — Не веришь? Да они же все были пьяные… Видишь фляжку? Снял с одного. Полнехонька.
У Левцова на ремне действительно висела фляжка в суконном чехле.
— Хочешь глоток?
Разумеется, Сократилин не отказался. Он приложился к фляге, глотнул, и у него перехватило дыхание.
— Что это? Спирт?
— Ром.
— Ром? Откуда ты знаешь?
— Я все знаю, — хвастался Левцов. — А ты знаешь, с кем мы дрались?… С эсэсовцами из дивизии «Тоден копф» — «Мертвая голова». Личные войска самого Гиммлера.
Богдану теперь было совершенно наплевать на то, с кем он дрался. Он глотнул из фляги и сказал:
— Мы с тобой, Ричард, видимо, в сорочке родились. А вот Могилкин погиб.
— Да, — как эхо отозвался Левцов, — от самой границы мы с ним топали. Ведь он спас мне жизнь. — Левцов отвернулся и вытер рукавом глаза.
Могилкин лежал на спине в луже крови. Его нос заострился и был похож на клюв грача.
— Он как будто помолодел, — отметил Сократилин, вглядываясь в юное и спокойное лицо Могилкина.
Татарин Кугушев до сих пор сжимал винтовку, штык которой увяз в теле немецкого ефрейтора. Левцов попытался разжать ему пальцы, обхватившие цевье винтовки.
— Не отдает. Воистину мертвая хватка.
Они положили Кугушева на спину. Восковое лицо Кугушева было обезображено мучительной гримасой, во рту — земля.
— Умирая, землю грыз. Чудной мужик был. Все песни пел.
Левцов посмотрел на Сократилина:
— Ты знаешь, что он мне сказал, когда я его спросил: «О чем поешь?»
— Знаю, — сказал Сократилин.
Метрах в десяти от Кугушева лежал расчет «максима». Два парня: один сухонький, чернявый, другой — блондинистый здоровяк. Они вдвоем таскали пулемет, вдвоем стреляли из него и вдвоем бросились врукопашную. Даже смерть их не разлучила. Они лежали рядышком и широко раскрытыми глазами смотрели в небо. Их пулемет стоял на краю окопа и тоже смотрел в небо.