Старик вздрогнул и осенил себя крестным знамением. Впрочем, жест остался незавершенным – словно епископ не смог, не отважился прибегнуть к защите того, в ком засомневался когда-то. А девочка продолжила:
– Ты – ждал, – теперь она смотрела на Тахина-Кана. – И ждал, и ждал, и ждал. И твое ожидание стало порождать сны. Последний из своего рода, ты забыл, что это такое – снить себе свою мечту? Или ты не знал? Даже тому, кто сотворил меня, сложно ответить: слишком чужда Та, что породила тебя. У нее другие пути. Были.
Эльза обернулась к брату, смежила веки, сжала губы в одну линию. И сквозь силу, будто сопротивляясь чему-то, выдавила:
– Возможно, и будут.
Индеец оживился. Он втянул ноздрями хрустальный, свежий, как рассвет на вершине холма, воздух и тихо спросил:
– Птица вернется?
Ольгерд заметил, как дернулись при этих словах Ада и Вик. Особенно Вик. Что-то с этой Птицей было не так. Он начал было бочком-бочком пробираться ближе к Светлым из Красноярска, но тут Эльза опять заговорила.
– Она может вернуться. – Ударение на слове «может» было тяжким, словно падение молота на поковку. – Трое, убившие Птицу и ставшие Сумраком, взяли ее Силу. А вместе с чужой Силой всегда остается чужая… Душа? Суть? – Она кивнула бескуду и Адиру. – Часть от чего-то бо́льшего.
И когда Тигр, зорко следивший за тем, чтобы кто-нибудь не напророчил Ее возвращения, пал – эта часть зашевелилась. И когда Двуединый согласился разорвать кровавый завет, подаривший Иным их посмертное бытие, их Инаковость, – эта часть начала пробовать свою скорлупу на прочность. И когда Чертополох, сумеречный мох, самый разумный и осторожный из всех, насколько эти слова применимы к аспекту мироздания, понял, что пора, – эта часть начала открывать глаза.
Вспоминать прошлое. Петь о будущем. Заглядывать в тех, кто мог проложить ей путь назад – и одновременно вперед. Она была еще слаба и понимала, что как раньше больше не будет. Что Сумрак – гораздо более удачная форма, чем Тень. Что придется привыкать к новому, вспоминая старое.
И тогда она вырвала шесть перьев – по три из каждого крыла. И бросила в вас. В нас. В меня и в тебя.
Теперь сестра снова смотрела только на брата. Она дотянулась до его упрямо торчащего подбородка, провела большим пальцем по ямочке посередине. Улыбнулась.
– Теперь же я должна исполнить желания. И от того, что вы все загадаете, будет зависеть, что именно проклюнется из черно-белого яйца.
Олег снова покачнулся. Упал бы, но Ольгерд уверенно обхватил его за торс, поднырнув под руку.
– Стоять! – пробормотал он, поражаясь тяжести и какому-то могильному холоду тела, ощущаемому через комбинезон. – Мне тебя еще домой, к матери…