Один из Инквизиторов, которые вслед за красноярскими Светлыми придвинулись к центру площади, поднял было руку. Второй, покосившись, предусмотрительно ткнул его в бок локтем. Несильно, помня о травме. Впрочем, этого хватило, чтобы никто никуда более не возникал.
Внезапно заговорил Никлаус. Он и так не молчал, тихо шевеля губами и, похоже, молясь – на латыни, на греческом, на немецком, русском и прочих известных человечеству языках. Но теперь взгляд его перестал метаться между высоким пражским небом и тяжелой пражской землей. Оба предела были очевидно глухи к его мольбам. И он обратился к Эльзе:
– Скажи, дитя… – Голос епископа дрожал. Он сложил ладони, сведя вместе подушечки пальцев, потом беспомощно улыбнулся и опустил руки. – Скажи. Могу ли я… заслужить прощение?
– Прощение за что? – Девочка наклонила голову вбок. – Ты ведь понимаешь, что это понятие субъективное? Просить о прощении принято там, где возникает обида. Кого ты обидел, Николай Чудотворец?
Не поперхнуться и не выпучить глаза стоило Ольгерду известных усилий. Поистине концентрация библейских и просто легендарных персонажей в этой истории начинала зашкаливать. Если бы довелось прочесть о чем-либо подобном в книге – он бы точно захотел иметь содержательную и поучительную беседу с автором. Но увы, все это происходило наяву. Здесь и сейчас.
– Твои речи исполнены мудрости пожилого теософа. – Плечи старика шевельнулись под плащом. – Нет, я осознаю, что на самом деле говорю не с ребенком. Но привычки ума порой крепче привычек тела…
Он снова улыбнулся, тепло и как-то даже по-отечески.
– Тогда скажи мне вот что: могу ли я побеседовать с Ним? Быть может, Он скажет мне, что жизнь была прожита не зря. Что я имел место в Его плане. Что мне больше… – кадык дернулся, сопровождаемый гулким звуком глотка, – …больше не нужно бояться дверей.
Вместо Эльзы ответил Цатогуа. Вернее, тень над ним. Как-то стянувшись ниже и словно сгорбившись, Адир тихо, словно пристыженно пророкотал:
– Это я должен просить прощения у тебя, епископ. Мои слова смутили твой дух и привели к многовековому заточению. Вовсе не этого я хотел – и Он не хотел бы тоже. Но ты имеешь право знать. Каждый имеет право знать…
Василий, все это время настороженно сторонившийся бескуда, опять зарычал. Потом дернулся, изогнул спину колесом, растопырил лапы… Вик понятливо стянул куртку и кинул ее принимающему человеческий облик оборотню. Тот обмотал ее на манер килта вокруг бедер, завязал рукава и уже более внятно проворчал:
– Спасибо, Светлый. – Теперь он смотрел на приятеля. На напарника. На ближайшего друга. – Цадик. Ты чего? Чего это ты? А ну не вздумай! Что я Крапивиной скажу?!