Пожилая женщина, чьи черты лица кажутся смутно знакомыми. И мужчина в старого кроя платье, рядом с ним — мальчик… и снова мужчина, но другой.
Незнакомые чужие люди, которые могли бы быть родней.
— Их убили в Алапаевске, якобы неизвестная банда. Охрану расстреляли, а их увезли… после смутьяны объявили о побеге…
И снова снимки.
— Арсинор… расстреляли прилюдно, о чем и написали в газетах…
…и еще один.
Кровь, кровь и снова кровь… их вырезали, всех тех, кто был связан друг с другом незримыми узами родственной силы. Вырезали, не понимая, что пролитая, кровь взывает к отмщению, а сила пробуждается, готовая выплеснуться.
И выплеснулась.
Пролетела по людям, изменяя их, побуждая лить еще больше крови.
Лешек закрыл глаза и велел себе успокоиться. Тот, кого он ищет, где-то здесь, он сокрыт за снимками.
— У них детей быть не могло, во всяком случае известных и признанных… — отец закрыл альбом и провел руками по лицу. — Мне повезло. Я не знаю, что делал бы, если бы остался здесь. Но… я уродился на редкость слабым, больным, и никто из целителей не давал мне и года жизни… кроме Одовецкой.
— Той самой?
— Княгиня у нас одна, Лешек… как тебе ее внучка?
— Пугает.
— Чем?
— Меня целители вообще пугают, — признался Лешек. — Есть в них что-то этакое… жуткое до невозможности. Вот, бывало, глядят и думаешь, то ли они лечить тебя хотят, то ли вскрывать…
— Твоя правда. Значит, не глянулась.
Лешек вздохнул.
Молодая Одовецкая пахла морской солью и еще сталью, а железо… оно было в камне, но все одно было чуждым камню.
— Она тогда не была столь известна. Разве что скандальным разводом, после которого от нее отреклась собственная семья. Кажется, некоторое время она жила при монастыре, а после уж ее пригласили и на меня глянуть. Мне повезло…
Отец замолчал, впрочем, ненадолго.
— С позволения матушки Одовецкая увезла меня к морю. И не знаю, что она сделала… знаю, стоило это ей немало, потому как не бывает бесплатных чудес, но я выжил. И прожил этот клятый год, а потом еще один и еще… до пятнадцати лет я жил, как будто каждый день мой был последним. И сам понимаешь, что, хотя матушка меня и навещала, но… никто, даже она, всерьез не рассчитывал, что я не только выживу, но и когда-нибудь примерю корону. Да, меня учили. Грамоте и счету, языкам немного и прочей малости, без которой и вовсе невозможно обойтись. А в остальном я был представлен сам себе. И не скажу, чтобы сие меня сильно расстраивало.
Глава 5
Он помнил берег моря.
Песчаную косу, которая вытянулась, раскинулась, подставляя белесый бок ветрам. Помнил само море, когда синее, когда сизое, порой спокойное, ластящееся. Бывало, подберется к самым ногам, лизнет кожу и отступит, играючи, маня за собой. А после брызнет соленой искрой и покатится, покатится, слизывая и песок, и ветки.