Лёха продолжал медленно пятиться, выкинув сигарету. И впервые за многие месяцы, он мечтал только об одном – что бы охранник на вышке проснулся и взялся за свой треклятый пулемёт. Любопытные у жизни бывают сюрпризы…, слева, из-за дерева, неторопливо выскользнула ещё одна серая фигура. Поменьше, как собака совсем…, а клыки, почему-то, гораздо длиннее, чем у первого. А вон справа, мягко ступая, идёт такая же пушистая радость, у неё тоже клыки есть, но они не особо длинные, не шибко даже острыми смотрятся.
Однако страшно стало так, что чуть не сходил в туалет прямо там, где стоял.
Лёха вдруг понял, что пока ворон считал, волки определили его как глупого оленя, который не умеет нюхать хорошо и глухой как пень. Посему сразу перешли к заключительному аккорду своей охоты – обошли со всех сторон и теперь вот-вот кинутся к уже накрытому столу.
А главное блюдо, на том столе, это вот он, Лёха…
Он не выдержал напряжения, повернулся и со всех ног ринулся прочь, попутно крича так, что слегка оглох от собственного воя. Волки издали довольно рычание и ринулись в атаку.
Когда пулемёт замолк, а на снегу не осталось ничего – умные звери рванули в лес сразу как услышали гром выстрелов, похоже, не в первый раз они охотились в районе вырубки…, в общем, когда пулемёт замолк, охранник сказал громко:
-По сторонам смотрите уёбки. Зима холодная, жрать им нечего. Вот и ходют, ищут барашка пожирнее. Повезло тебе придурок, отошёл бы чуть дальше, или было бы их на два больше – пиздец тебе, не успел бы из-под огня уйти. – Вертухай шмыгнул носом, постучал пальцем по радару пулемёта. – Вот сука…, сдох нахуй гнида штопанная…, в общем, - он снова глянул вниз, на Лёху, радостно обнимавшего опору вышки – сейчас он готов был её расцеловать, вместе с охранником и его пулемётом. – В общем, начали б тебя жрать, я б патроны тратить зря не стал. На всякое говно отчётный боезапас и так-то тратить в падлу, а если уж говно, то дохлое, так и вовсе нахер оно не надо.
Но Лёха всё равно не огорчился и даже поблагодарил за спасение, слегка заикаясь – хорошее воображение уже на пятый раз успело нарисовать ему альтернативный вариант, где охранник не проснулся. Там его ели. Живьём. И не всегда начинали они с того, что бы перегрызть ему глотку.
С того случая, очарование дикой природой, слегка поутихло, но не исчезло совсем.
Собственно, именно что «слегка». Он больше не поступал так опрометчиво, но и не смог отделаться от замирания сердца, когда взгляд выхватывал очередной безумно красивый образ дикого леса. Всё-таки, это кусочек свободы, олицетворявший всё, то прекрасное, что по идеи, должны бы были олицетворять облагороженные людьми земли…, облагороженные. После таких образов, как та просека, до появления волков, конечно - вот после них, всегда казалось, что люди не просто не «облагородили», а и вовсе изгадили самое прекрасное, что только было у них – этот чудесный первозданный мир…