Эх, Полковник, во что вы меня втравили?
— У меня письмо.
— Кому?
Я понятия не имела, кому, и это делало мой авторитет в глазах секретарши еще ниже. Если у меня изначально был хоть какой-то авторитет в ее глазах!
Мне нечего было ей сказать, поэтому я просто достала письмо и протянула ей. Она приняла его двумя пальчиками и небрежно бросила на край стола. Думаю, она была бы и рада отправить его прямиком в мусорное ведро, но при мне не решилась.
Как странно… Эта девушка была примерно моей ровесницей. Она одевалась точно так же, как я до того, как моя жизнь сломалась, и даже хуже. Судя по всему, она зарабатывала не так уж много. Но она сидела в здании, где заключались многомиллионные контракты, она была здесь своей, и это позволяло ей чувствовать свою причастность к миру сильных и влиятельных. Поэтому я для нее была лишь комочком грязи, который каким-то образом научился открывать двери и ездить на лифтах.
— Это все? — процедила она.
— Да, спасибо!
— Можете быть свободны.
Эх, двинуть бы ей сейчас чем-нибудь… Но нельзя, нельзя. Тысячи лет цивилизации должны были научить меня решать споры переговорами, а не ударом в челюсть не понравившейся мне обезьяны.
В этом случае, моими переговорами было молчание. Я пережила свои пять минут позора и покинула этот глянцевый мир — как мне казалось, навсегда.
Полковник был рад услышать, что его поручение выполнено. Он даже назвал меня «не такой уж глупой девкой» — кажется, это было самое доброе, что он сказал мне за всю историю нашего знакомства.
Но не прошло и суток, как он слег. Мне позвонили посреди ночи и сказали, что его забрала «скорая». Он, еще недавно такой энергичный, словно держался из последних сил, ожидая, когда конверт окажется, где нужно. Но с этим письмом оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с жизнью, и он готов был уйти.
Знал ли он, что его послание никто не прочитает? Что секретарша, скорее всего, избавилась от него сразу после того, как за мной закрылись двери лифта, а потом долго отмывала свои наманикюренные пальчики? Надеюсь, что не знал. Ему было легче уходить с верой в то, что он оставил после себя определенное наследие, я чувствовала это.
Я поехала в больницу, как только узнала, что с ним случилось, и все равно опоздала. Полковник умер за полчаса до моего приезда.
Мне было грустно — по-настоящему, и я плакала о нем искренне, как он и хотел. Не потому, что он мне помог; он мне, вообще-то, и не помог, в моей жизни ничего не изменилось. Но он хотел помочь! Он, незнакомый, угрюмый, не знающий мою историю, надеялся что-то для меня изменить и защитить меня. Давненько никто к этому не рвался!