Мы продолжали говорить еще некоторое время, пока не настало утро. Когда над восточными пиками гор появилось солнце, он помог мне выбраться из-под земли.
Я проснулся во второй половине дня, и мы с доном Хуаном сидели у дверей дома дона Хенаро. Дон Хуан сказал, что дон Хенаро все еще с Паблито и что он подготавливает его к последней встрече.
— Завтра вы с Паблито отправитесь в неизвестное, — сказал он. — Я должен подготовить тебя к этому сейчас. Вы пойдете туда самостоятельно. Прошлой ночью вы оба были как мячики на резинке, а мы дергали вас туда и сюда. Завтра же вы будете предоставлены самим себе.
Меня одолел зуд любопытства, и вопросы о том, что происходило со мной прошлой ночью, хлынули из меня. Мой поток не затронул его.
— Сегодня я должен выполнить самый критический маневр, — сказал он. — Я должен обмануть тебя в последний раз. И ты должен клюнуть на мой трюк.
Он засмеялся и хлопнул себя по ляжкам.
— В первом упражнении прошлой ночью Хенаро хотел показать вам — как маги используют нагуаль, — продолжал он. — Нет возможности подобраться к объяснению магов, если по своей воле не используешь нагуаль или, скорее, по собственной воле не используешь тональ для того, чтобы твои действия в нагуале обрели смысл. Еще один способ объяснить все это — сказать, что взгляд тоналя должно превалировать, если собираешься использовать нагуаль так, как это делают маги.
Я сказал ему, что вижу явное противоречие в его утверждениях. С одной стороны, два дня назад он дал мне невероятный пересказ своих обучающих действий в течение ряда лет, действий, нацеленных на изменение моей картины мира. А теперь он хочет, чтобы эта самая картина превалировала.
— Одно к другому не относится, — сказал он. — Порядок в нашем восприятии находится исключительно в царстве тоналя. Только там наши действия могут иметь последовательность, только там они являются лесенкой, на которой можно считать ступеньки. В нагуале ничего подобного нет. Поэтому картина тоналя — это инструмент. И будучи таковым, он не только лучший инструмент, но и единственный, который мы имеем.
Прошлой ночью пузырь твоего восприятия раскрылся, и его крылья развернулись. Больше об этом нечего сказать. Невозможно объяснить, что с тобой произошло. Я не пытаюсь, и ты не должен этого делать. Достаточно сказать, что крылья твоего восприятия были созданы для того, чтобы прикоснуться к твоей целостности. Прошлой ночью ты вновь и вновь двигался между нагуалем и тоналем. Тебя швыряли дважды для того, чтобы не осталось возможности ошибок. Второй раз ты испытал полный удар путешествия в неизвестное. И твое восприятие развернуло свои крылья, когда что-то внутри тебя поняло свою истинную природу. Ты — пучок.